Шрифт:
Закладка:
Между помещиком Пущиным и крестьянами деревни Оболешево вышел конфликт: последние отказались задаром строить плотину для мельницы первого. Неклюдов принял сторону своего приятеля и устроил непокорным оболешевцам показательную экзекуцию.
Вот как повествует об этом журнал Комитета министров: «7 августа [1892 г.] губернатор направился лично в Оболешево и, заехав в имение к Пущину, рассматривал списки женщин, подлежащих аресту, и крестьян, оказавших сопротивление земскому начальнику и полиции; при этом, пользуясь главным образом указаниями Пущина, он отметил против имён крестьян число предназначенных им ударов. Прибыв после завтрака у Пущина к деревне Оболешево, губернатор нашёл крестьян, оцепленных солдатами; при его появлении все они бросились на колени и стали умолять о пощаде. Не обращая внимания на эти просьбы и не предложив крестьянам добровольно подчиниться требованиям начальства, губернатор вызвал 14 человек по составленному в доме Пущина списку и приказал 4-х арестовать, а остальных наказать розгами, что и было исполнено в его присутствии, несмотря на предостережения присутствовавшего при экзекуции врача. (В числе наказанных пятеро вовсе не участвовали в неповиновении начальству… так как в это время находились под арестом по распоряжению земского начальника.) По окончании наказания губернатор велел арестовать женщин на три дня и при себе построить плотину, а затем, указав крестьянам на свою давнишнюю дружбу с Пущиным, объявил, что в случае нового ослушания наказание будет вдвое строже. А на другой день по приказанию действительного статского советника Неклюдова был наказан 75 ударами розог в г. Орле один из крестьян, скрывшийся накануне из деревни Оболешево».
Между тем суд не признал требование Пущина к оболешевцам законным, и потому действия Неклюдова оказались ничем не оправданными. Комитет министров это признал, но оговорился, что произошедшее явилось не результатом «преступных намерений», а «скорее результатом неверного понимания пределов власти, предоставленной начальнику губернии, а дальнейшие затем действия его [Неклюдова] носят на себе отпечаток поступков, совершённых в таком возбуждённом состоянии, в котором он, очевидно, не владел собой». В итоге отставленный от должности губернатор отделался строгим выговором с внесением в формулярный список. Но карьеру его это не погубило — он стал членом совета министра внутренних дел, позднее тайным советником, сенатором. Замечательно, что Неклюдов был выпускником юридического факультета Московского университета со степенью кандидата права.
Ещё один кандидат права — земский начальник Харьковского уезда В. Протопопов — за 19 дней 1890 г. умудрился нагородить такое количество беззаконий (среди прочего — лично до крови бил крестьян-арестантов, даже кулаки себе разбил), что суд отрешил его от должности. «Вся известная нам по делу деятельность его [Протопопова], — говорил А. Кони при разбирательстве протопоповского дела в Сенате, — с 8 по 27 сентября представляет нечто вроде музыкальной фуги, в которой звуки раздражения и презрения к закону всё расширяются и крепнут, постоянно повторяя один и тот же начальный и основной мотив — „побить морду“».
В 1891 г. Комитет министров рассматривал дело елизаветпольского губернатора А. Д. Накашидзе, обвинённого, правда, не в сечении и мордобитии, а в незаконных арестах: «а) четырёх жителей села Лаки Арешского уезда Елизаветпольской губернии, привлекавшихся к делу по убийству лакского сельского старшины, но судебным следователем по отсутствии против них достаточных улик от следствия и суда освобождённых, б) 39 жителей разных уездов той же губернии по административным видам [так!] на разные сроки до года и свыше». Накашидзе за это не получил даже выговора, отделавшись замечанием.
Совершенно невероятную — как будто из авантюрного романа — историю рассказывает в своих мемуарах И. Петрункевич. Как мы помним, он в конце 70-х оказался в ссылке в Смоленске. Местный губернатор Л. П. Томара (Тамара) положил глаз на возлюбленную Петрункевича графиню А. С. Панину. Он написал, подделываясь под её почерк, несколько анонимок «с призывом к неповиновению новому императору [Александру III], по адресу которого притом были употреблены крайне грубые выражения», и разослал их себе, вице-губернатору, городскому голове, прокурору, жандармскому полковнику и прочим важным лицам. Вскоре Томара заявил жандармскому полковнику П. А. Есипову (которому ранее проговорился за обедом о своих видах на Панину), будто бы имеет доказательства, что эти письма написаны Паниной под диктовку Петрункевича. А потому он «уже сообщил министру [внутренних дел Игнатьеву] об этом случае революционной пропаганды и высказал ему [Есипову] своё мнение, что Петрункевича следует административно выслать в Сибирь, а графиню можно оставить в Смоленске под надзором полиции». Но Есипов совершенно случайно накануне видел у брошенной любовницы губернатора княгини Суворовой его записку (она ею с гневом потрясала) и опытным взглядом определил, что и анонимки написаны той же рукой. Заполучив записку Томары, Есипов пришёл с нею и с анонимкой к прокурору В. В. Давыдову, совершенно согласившемуся с мнением жандарма.
После чего они решили уведомить о произошедшем начальников своих ведомств — министров внутренних дел и юстиции. В результате Томару отправили… руководить Волынской губернией, а позднее он был губернатором Киевским (и даже почётным мировым судьёй Киевского округа и почётным гражданином г. Киева!), закончил же свою карьеру сенатором.
Адъютант приамурского генерал-губернатора Д. Г. Анучина Алабин (герой корреспонденции В. Г. Короленко «Адъютант его превосходительства» и прототип Арабика в его же рассказе «Ат-Даван») в середине 80-х на сибирской почтовой станции застрелил смотрителя и даже не попал под суд, продолжив позднее карьеру в Петербурге.
Ковенский губернатор Н. М. Клингенберг в 1893 г. при закрытии католического Крожского монастыря и костёла, встретив сопротивление прихожан, вызвал войска и устроил настоящую бойню с девятью погибшими. Славянофил-консерватор и ревнитель православия Киреев возмущался в дневнике: «Как ни вертись, а дело избиения людей Ковенским губернатором при закрытии костёла и утоплении в реке бегущих, преследуемых казаками католиков — не подлежит сомнению. Вольно же, говорит Победоносцев, назначать губернаторами таких дураков… И как не стыдно терпеть такие безобразия, такие… насилия, приплетая сюда православие!» После смерти Александра III новый царь переместил Клингенберга в Вятскую губернию.
Возмущение далёкого от какого-либо юдофильства Киреева вызвала и экстренная — в несколько дней — высылка из Москвы в 1891 г. около 20 тыс. евреев, совершённая, дабы угодить новому московскому генерал-губернатору в.к. Сергею Александровичу (Половцов, ссылаясь на Дурново, приводит такие слова государя: «Мой брат Сергей не хочет ехать в Москву, прежде чем она [не] будет очищена от евреев»): «Ужасно глупо ведем мы дела! Еврейское дело, напр[имер]… Они неправильно, незаконно живут здесь [в Москве]; хорошо объяви им, что через 2, 3 недели они должны выехать, но зачем эти 2, 3 дня, эти этапы? вся обстановка трагедии… Зачем всё это — [Н. Н.]
