Шрифт:
Закладка:
Жиль:
— Обложенный псами, олень предстает в самом несчастном своем виде: бока его вздымаются, ноги дрожат и едва могут держать его. Собаки постепенно перестают опасаться его, они смелеют и сужают круг, затем самая храбрая из них приближается. Вторая, третья… Стая снова гонит оленя. В исступлении он забегает прямо в реку или пруд, навстречу верной смерти. Ледяная вода сковывает тело, делает его подобным деревянной статуе. Скоро он умрет: сначала его искусает торжествующая свора, затем пронзит острый кинжал. …Вот каким я был тогда, брат Жувенель. Вот каким стал бедный маршал де Рэ… В юности я участвовал в гоне оленей в лесах Шантосе, я видел затравленного оленя. Никогда не забуду их глаза перед смертью. Когда она была уже совсем близко, две чудесные крупные слезы выпали из них. Это была благородная и мучительная смерть. Тогда я не знал, какой смертью придется умереть мне…
— Вам?
— Неожиданно я остановился и повернулся лицом к преследователям, как тот олень. Я устал скрываться, хитрить, следовать советам своих приближенных, таких же негодяев, как и я сам. От грабежей и обманов герцога, монсеньера Бретонского! Да, брат, я вдруг понял, что многие годы с терпением ростовщика герцог подкрадывался к моим владениям. О, я сам помогал ему в этом! Я решил вернуть свою собственность, начав с Сент-Этьен-де-Мэр-Морта.
— Силой оружия?
— Это имение купил у меня Годфруа Леферрон, личный казначей герцога. Он заплатил не всю сумму, я не требовал с него ее вторую часть. Я почти никогда не напоминал своим должникам об их задолженностях, считая это недостойным и полагаясь на честность покупателей. Но на этот раз у меня не хватило терпения. Было ясно, что в скором времени Сент-Этьен перейдет к герцогу, несмотря на все его обещания. Поддавшись вспышке гнева — а может, ясновидения! — я поднял свое войско. Мы выступили ночью, чтобы напасть на противника неожиданно. Мы заняли лес вокруг Сент-Этьенской церкви. Вскоре новый владелец замка вышел из крепости вместе со своей свитой. Они направлялись на мессу.
— Вы знали, что братом этого казначея был Жан Леферрон, клерк, посвященный в духовный сан?
— Да. Сийе пытался удержать меня, он твердил, что я противопоставлю себя церкви. Такого же мнения был одни из старинных моих собратьев по оружию. Им не удалось поколебать меня. Когда месса подошла к концу, мы с Сийе и Ленано врезались в толпу, я занес топор над Леферроном и завопил: «Попался, развратник! Ты обижал моих людей, ты их грабил! Выйди из церкви, или я убью тебя!» Я протащил его по паперти и выгнал наружу. Перед замком я заставил его встать на колени и велел его людям опустить мост. Моим воинам оставалось лишь выйти из леса и завладеть замком.
— Этим вы решили свою судьбу.
— Этого я и хотел!
— Свидетели рассказывали, что вами двигала не столько ярость, сколько обыкновенное ребячество.
— Я действовал в здравом рассудке.
— Если монсеньер Бретонский и хотел вашей гибели, то надо признать, что вы сами предоставили ему отличный повод, чтобы уничтожить вас.
— Но я устал даже от самого себя. Я совершенно искренне желал своей смерти!
— Всем сердцем? — спрашивает монах.
Он поворачивается к окну и снова открывает его, чтобы поглубже вдохнуть прохладный воздух, остудить глаза, воспаленные бессонницей и яркими свечами. Звезды кажутся теперь далекими-далекими, луна переместилась, тени поменяли свое расположение. Только одно окно светится на фасаде: видно, там заболтались… Над речной гладью и близлежащими домами носятся чайки, их крылья иногда задевают остроконечные крыши. Причаливает баркас с черным парусом, кто-то выпрыгивает из него. Это самый тяжкий для дозорных час, сон одолевает их страшно… Еле сдерживая зевоту, они прохаживаются взад-вперед, приставив пики к бойницам. Со стороны деревни раздается приглушенный шум: появляются повозки тех, кто хочет первым занять самые удобные места возле трех виселиц. Святому брату хорошо известен этот странный вид человеческого любопытства… Его голос нарушает тишину:
— Нет, монсеньор, вы вовсе не хотели умирать. Вы же сохранили Леферрона заложником, заточив его вначале в Машкуле, затем в Тиффоже, подальше от Бретани.
— Я собирался убить его. Мне глубоко претила его трусость. Только благодаря Сийе я не сделал этого… Понимал ли я, что творилось в моем сердце? Я подчинялся его порывам, а потом другие урезонивали меня… Я устал от этого, брат Жувенель.
27
АРЕСТ
Жиль:
— Святой отец, я вовсе не рассчитывал на то, что мои преступления останутся безнаказанными. И именно поэтому предпринял последнюю попытку спастись самому и спасти одновременно тех, кого я увлек за собой в грех.
— Это было вашим последним шагом.
— Я смиренно молил (впервые за всю жизнь) монсеньора герцога дать мне аудиенцию. Он ответил, что охотно выслушает меня. Я должен прибыть в Жосселен, где он в то время находился вместе со своим двором. Сийе и Бриквиль почуяли западню, они упрашивали меня не ехать, говорили: «Герцог усыпит вашу настороженность ласковыми словами, но не сдержит своих обещаний. Он схватит вас за пределами крепости, на дороге или на постоялом дворе. Пока вы держите у себя Леферрона, с вашей головы не упадет ни один волосок, вот в чем ваше спасение».
— Но герцог уже приговорил вас к штрафу в пятьдесят тысяч экю.
— Он знал, что я не мог уплатить их. Но я рассчитывал на его снисходительность. Он всегда поддерживал меня. Когда были опубликованы письма, содержащие королевское вето на продажу земли, он оспаривал их законность, их распространение на мои бретонские владения. Помимо всего, он назначил меня главным военачальником своего герцогства. Я был одним из Лавалей и кузеном Монфора, то есть состоял в родстве с ним. Я думал так: «Он разбогател на моих несчастьях, но ему совсем не нужно, чтобы меня вдруг не стало на свете. Я его друг, человек его ордена, его рыцарь». Но бывали минуты, когда я опасался предательства с его стороны. Я говорил себе: «Он не принял королевских писем с вето на территорию герцогства, чтобы не потерять отнятых у меня поместий!» Даже получив разрешение на встречу в Жосселене, я опасался ехать туда, так велик казался мне риск. Мне
