Шрифт:
Закладка:
Ифиса опять обняла меня, щекоча ноздри ароматом духов Гелии, которыми она беззастенчиво пользовалась. Я уловила и то, что она совсем не пила, запаха алкоголя не было. Зачем она и была с ними? Как контролёр, оставленный Гелией, она следила и за моей зоной ответственности. Правда, от погрома она зал не спасла. Она зашептала, — Нэюшка, нельзя было в такой непристойной обстановке совершать священное сближение с любимым. Это дурной знак. Зачем ты уступила здесь? Зачем так быстро? Куда бы он делся, если влюбился?
— Как смели они подслушивать? Мы же были в самой отдалённой комнате. Он сразу хотел их выгнать, но я пожалела всех, подумала, пусть порадуются, да и Гелия потратилась.
— Надо было вышвырнуть. Зря и заступилась. Я всегда радовалась, когда он разгонял их сборища. Что понимает Гелия в мире тех людей, кому стремится подражать? А у аристократов, к твоему сведению, настолько закрытый для всех посторонних мир, и правильно. Они соблюдают внутреннюю безупречную чистоту своих жилищ, и не только в смысле чистоты внешней, но и в том числе не загрязняют своё обитаемое пространство информационными и прочими излучениями некачественных или аморальных людей, сбродом, короче. Даже слуг проверяют настолько тщательно… — она не договорила. — Да сами-то они кто? Тоже барахла там хватает, нам ли это и не знать? — она опровергала сама себя, признавая, что совершенства нет нигде.
— Может быть, тебе повезёт, и он заберёт тебя отсюда в свой закрытый и непостижимый мир? Думаю, что там у них всё как-то иначе устроено. Гелия никогда не говорит мне ничего. И никому. А ты мне расскажешь, как там у них? Будем с тобой потом встречаться? Я любопытная. А я за это буду угощать тебя «сливочными бомбочками» в нашей кондитерской. Пойдём отсюда в столовую, закроемся от них и попируем на славу, я заварю тебе травы от живота, а там и «бомбочки» наши бесподобные…
Я согнулась, чтобы утишить боль в животе. Что могло так сильно болеть? Но уже в следующую минуту, я обо всём забыла, как и Ифиса.
Хрустальная пирамида любви разбилась не только в моём сне
В разгромленный холл влетела Гелия. Она была в красном платье, в том, что сшила я, и точно такое же я сшила для куклы её дочери. Это пунцовое платье сидело на ней как-то косо, было грязное на подоле. Волосы были распущены, и вид её был безумный. Она стала кричать таким же безумным голосом, — Его убили! Нэиля убили! — и бросилась на пол, стала выгибаться дугой, колотить руками, ногами и кричать не остановимо. Все замерли и вмиг протрезвели. Те, кто спали, начали выползать из комнат большой квартиры, мятые и всклокоченные. Гелия всё кричала, и было страшно всем. Мне казалось, что это продолжение сна. Мягкий кокон ласк и нежности всё ещё держал меня в себе, и до меня ничего не доходило.
В холл вошёл Чапос. Я начисто забыла о его существовании. Он прошёл мимо меня, как мимо стены, не видя или не желая того. Он был подобен кубу, так широк и массивен, но невысок ростом, прекрасно одетый, хотя и по-другому, чем в тот раз. Он тоже красовался в светлом в отличие от того раза, как я его запомнила. Светлая одежда как-то особенно подчёркивала нелепость его облика, смуглость кожи. Он вошёл как часть всего этого кошмара и повелительно сказал Гелии, — Вставайте! Он вас ждёт! Срочно надо ехать! Срочно, пока не прибыли люди из Департамента безопасности! — и стал рывком поднимать её с пола. Несмотря на средний рост, он оказался невероятно сильным, поднял Гелию с лёгкостью и потащил за собой. Я побежала за ними без мыслей и чувств, как автомат. Он волок Гелию по лестнице, и она потеряла пунцовые туфельки, но до этого никому не было дела, ни ей, ни ему, ни мне.
На улице я увидела машину Рудольфа, сам он сидел на заднем сидении. Через открытую дверцу я видела его. Голова была закинута на подголовник сидения, и он поражал мертвенной бледностью, будто золотистый загар был смыт с его осунувшегося лица. На рукаве белоснежной куртки растекалось кровавое пятно. Глаза его не смотрели на нас, когда мы приблизились. Он смотрел вверх, закусив нижнюю губу, пребывая в полубессознательном состоянии. Страшный Чапос впихнул Гелию, как мешок внутрь салона, и она плюхнулась рядом с Рудольфом, и он будто не увидел её. А Чапос сел впереди к панели, управляющей машиной. Они уехали, и я не могла понять, откуда рядом с ним возник этот тип? И странное дело, появление Чапоса занимало меня больше всего происходящего, словно сознание цеплялось за него, чтобы спрятаться от всего остального, непоправимого, невозможного. Я осталась на улице, мертвея в своём всё ещё живом коконе, сотканном из ночной нежности и любви.
Не знаю, сколько я стояла в пустынном и гулком дворе. Яркий горячий день сменился резким похолоданием и приближением дождевых низких облаков. Тучи песка и мелкого мусора кружились вокруг, задуваемые сильным ветром через распахнутые Чапосом для выезда машины, да так и не закрытые, ажурные ворота в уличной арке, выводящей из замкнутого пространства внутреннего двора — сада на улицу. Деревья, закручиваемые вихрем, казались уплотнёнными тёмными сгустками самого вихря, утратив свою красочность и стройность. Небо ослепло, и полукруглые окна дорогого дома, выгнутого почти замкнутым обручем, казались мне зловещими, словно через них на меня смотрели и корчили рожи инфернальные духи. Таким мёртвым и кем-то придуманным показался мне мир вокруг, пытающийся добраться своим остужающим дыханием до моего внутреннего сокровенного убежища, где пряталась моя живая душа. Чтобы вытянуть её наружу из красочных и неустойчивых блоков фантазии, которые она себе соорудила и мнила их своим крепким домом. Какая юная девушка не переживала хоть однажды крушение своей прекрасной подростковой и нежизнеспособной Вселенной, теряя которую реально умираешь, чтобы воскреснуть где-то, где жить и дышать в первые мгновения кажется невозможным, настолько подавляет чудовищный и внезапный переход в другую, но уже не отменяемую реальность.
Подъехала другая машина, и из неё вышел Тон-Ат со своим телохранителем. Он взял меня за руку и повёл в дом. Я машинально подняла на лестнице туфельку
