«Это нам на руку», — сообразил Варлаам.

Впереди открылся тёмный провал ущелья. Всадники один за другим стали спускаться к реке.

Над ущельем нависали тяжёлые серые скалы, колючий снег обжигал лицо, залеплял глаза.

Варлаам вместе с Балабаном поднялся по склону. С плоской каменной площадки было хорошо видно, как ордынское войско, извиваясь змеёй, медленно втягивается в узкий проход. Вот одна сотня прошла, вторая, третья...

— Балабан! — окликнул Варлаам товарища. — Проберись к Кёсеги. Передай: пора! Орда залазит в мешок!

...Минул час, другой. Балабан не возвращался, словно затерялся он, сбился с пути, заплутал посреди бешеного воя вьюги. Татарские всадники всё шли и шли, доносилось снизу до ушей Варлаама лошадиное ржание, гортанные выкрики, звенело оружие. Сквозь снежную пелену Низинич различал булатные калантыри и шеломы.

«Неужели ничего не выйдет?! Или угр слукавил, обманул?» — лихорадочно размышлял Варлаам.

Ему казалось, что время замерло, остановилось, что вечным будет это движение ратей внизу, этот снег и этот порывистый, свистящий, злой ветер. Так же, как незыблемо будет выситься вдали куполовидная Говерла — священная Чёрная Гора древних славян. Что в сравнении с вечностью их дела, их страсти! Они мелки, ничтожны, малы, от них не останется ни следа на Земле.

Бой начался неожиданно. В воздухе запели стрелы. Грохот низвергающихся камней перекрыл свирепый вой вьюги. Низинич увидел, как угорские лучники занимают горные площадки на перевале.

Жаркая сеча закипела в ущелье, на обоих берегах речки. Варлаам с трудом преодолел внезапно вспыхнувшее желание ринуться в гущу схватки. Знал твёрдо, точно: там — смерть!

Откуда-то сверху приполз Балабан в нагольном овчинном тулупе, без шапки. Он тяжело, прерывисто дышал, корчился от боли, хрипел, доставая из живота калёную стрелу. По пальцам его текла кровь.

— Боярин! — Уста его вздрагивали. — Се — хиновская стрела, она отравлена. Я умираю. Немного не успел... — Он опрокинулся навзничь, прислонился к выступу скалы и прошептал. — Не верь Кёсеги. Он обманет тебя... Уходи отсюда... Ступай к себе в Перемышль...

Голова гуцула бессильно поникла. Дёрнувшись в агонии, он застыл с полураскрытым ртом на белом снегу.

«Ну вот. Ещё одна смерть. К чему это всё? Стрелы, рати?»

Варлаам кликнул своих людей, прячущихся в расщелинах, велел похоронить Балабана, а сам стал осторожно, медленно, ведя скакуна в поводу, спускаться в ущелье.

...Трупы ордынцев лежали грудами, вповалку, заметно было, что нападение врага застало степняков врасплох.

«Вот они, непобедимые багатуры! Завоеватели мира! — Варлаам презрительно кривил уста, отмечая скрюченные жалкие позы убитых татар. — Так вам и надо! Убийцы, грабители, звери кровожадные!»

Венгров среди убитых было совсем мало, только нескольких распознал Низинич по кавалерийским сапогам со шпорами и тяжёлым франкским латам.

Он поехал вперёд по долине бурлящей речки и вскоре опять наткнулся на бездыханные тела ордынцев, занесённые снегом. Слева с горы срывались камни, с грохотом падали в воду, ледяные брызги летели во все стороны.

Неожиданно Варлаам узнал Эльсидея. Старый нойон лежал на спине, разбросав в стороны руки в кольчужных рукавицах. Мисюрский шлем его был разрублен ударом острого венгерского клинка, на лице запеклась кровь, а остекленевшие глаза источали яростный зеленоватый блеск. Казалось, что старый хищник сейчас ещё поднимется, ещё взмахнёт карающей десницей, ещё отрубит вражью голову. Но уже снег начал засыпать напоённые гневом мёртвые зелёные глаза, густо залеплял перекошенный рот, белым саваном покрывал обтянутую кожаным панцирем грудь.

«Вот и свершилась моя месть! И что теперь? Ехать назад, в Перемышль? Запереться за стенами, отсиживаться? А Тихона-то ведь всё равно не вернуть!»

Варлаам круто поворотил коня, хлестнул его нагайкой, галопом поскакал к выходу из ущелья.

Снег внезапно прекратился. Высоко в небе с клёкотом закружили, размахивая крыльями, грифы-стервятники.

«Чуют добычу. Да, для них ратная страда, гибель людская — праздник! А для меня? — подумал с грустью Варлаам. — Нет, радости никакой не чую. Но Эльсидея надо было погубить. За Тихона!»

Угорские вершники застигли его в самом конце ущелья.

— Держи его! Хватай! Руби! — загремел над головой знакомый голос Кёсеги.

«Странно, кричит по-русски. А прикидывался, будто не понимает!» — успел удивиться Варлаам. Резким движением он вырвал из ножен палаш.

Лайош Кёсеги, закованный в булатные латы, с саблей в деснице, догнал его первым.

— Спасибо, русский боярин! — Он глумливо засмеялся, обнажив ряд жёлтых гнилых зубов. — Помог! Будет тебе награда за перевет! Знай: я не позволю отнять у меня победу! Мою победу! Чтобы никто не укорял меня, не говорил, что я прибёг к услугам предателя! Получи!

Он взмахнул клинком. Варлаам отбил сильный удар, слегка шатнулся в седле, но тотчас выпрямился и рванул в сторону.

«Нет, не уйти! Биться придётся!» — сообразил он, оглядевшись.

Удержав жеребца, он повернулся к угру лицом.

Они закружились в яростной сабельной рубке, сшибались, скрещивали оружие, уворачивались. Кёсеги ярился, кричал, мешая русские и мадьярские слова.

Варлаам сам не понял, как сумел совершить этот резкий выпад и со свистом рубануть ишпана по голове. Кёсеги визгливо вскрикнул и вывалился из седла.

Варлаам, тяжело дыша, стал удивлённо озираться по сторонам и, к радости своей, отметил, что на подмогу ему скачут, стегая коней, свои, перемышльские, воины, а угорский отряд, потеряв начальника, жмётся к скалам, наскоро поворачивает и спешит укрыться в ущелье. Тут только Низинич понял, что опасность миновала, что он остался жив и, кажется, сможет теперь без труда вернуться домой.

Молодой ратник, указывая на убитого Кёсеги, восторженно заметил:

— А здорово ты его, боярин, срубил!

Варлаам ответил ему кислой улыбкой.

81.

Остатки разгромленной орды Тула-Буки отступили с карпатских перевалов на равнины Подолии. Из Трансильвании отхлынули в степи тумены Ногая. Вначале ходил слух, будто могущественный темник пал в бою с уграми, но вскоре оказалось, что он жив, но только потерял в одном из сражений глаз. В разгар зимы, в холод и стужу, гоня перед собой толпы пленников, захваченных в русских, польских, венгерских селениях, татары Тула-Буки уходили на восток, на перепутье грабя и разоряя всё, что не успели разграбить и разорить ранее. Князья и бояре вынуждены были выходить к ним навстречу с раболепными поклонами.

Ногай и Тула-Бука, как говорили, крепко повздорили и не могли даже видеть друг дружку. Вражда их ещё более усилилась, когда Ногай ушёл в низовья Дуная обычным проторенным путём и сохранил весь добытый во время похода полон, в