Варлаам, истерев в кровь ладони, цепляясь за верёвку, упираясь ногами в камень скалы, лез следом за гуцулом. Он старался не глядеть вниз, в пропасть, на дне которой пенилась бешеная горная река. Было жутковато, охватывал его всё тот же навязчивый противный страх. Стиснув в ожесточении зубы, Варлаам одолевал его, в мыслях ругаясь и задавая сам себе один и тот же вопрос: «Скоро ли доберёмся? Скорей бы! Дьявол бы побрал эти кручи!»

Лицо заливал пот, становилось трудно дышать. Гуцул сверху подбадривал, кричал:

— Ничего, боярин! Зато на сию дорожку ни един татарин не сунется!

Вечерело. Жёлтый диск солнца золотил верхушки кривых, уродливых сосен. Со скалы сорвался, взвился в синеющее небо, широко разбросав в стороны крылья, гордый орёл.

Крутой подъём был наконец-то преодолён. Путники оказались в густом сосняке, под ногами их шелестела блёклая трава, шуршали иголки и шишки. По тропке, едва приметной меж тонкими стволами чахлых дерев, они выбрели к ручью. Варлаам жадно и долго пил. Ледяная вода ломила зубы. Омыв лицо, боярин повернулся к гуцулу.

— Как звать тебя? Всё спросить забываю.

— Балабаном кличут, — бодро отозвался житель гор.

Сняв с головы лохматую шапку, он взъерошил слипшиеся на челе густые волосы. Варлаам окинул пристальным взором этого крепкого, сильного парня, одобрительно кивнул.

— Угорскую мову знаешь? — спросил, устало присаживаясь на пень.

— Разумею.

— Это хорошо. Если что, будешь толмачить. Далеко ли, долго ещё нам идти?

— За лесом сразу. Невдали.

— Ну что же. Пошли тогда. Веди.

Варлаам подобрал толстую сучковатую палку и, опираясь на неё, пошёл вслед за Балабаном вдоль русла ручья.

Вдали по правую руку пробежал, продираясь через густые заросли кустарника, статный благородный олень. Заметив людей, он метнулся прочь и в два прыжка исчез в чаще леса.

Смеркалось. Громко заухал на ветвях ночной хищник — филин. Лес как бы раздвинулся, сквозь поредевший строй кривых сосен проступила тёмная синева неба с огоньками звёзд. Резкий ветер ударил в лицо, обжёг внезапным ледяным холодом, разметал за плечами Низинича коц.

Балабан вдруг резко остановился, приложил длани ко рту и по-волчьи протяжно и громко завыл.

Тотчас неподалёку раздался такой же заливистый ответный вой.

— Сюда. — Гуцул свернул вправо и, раздвигая кусты, вывел Варлаама к утлой, вросшей в землю, покрытой мхом избёнке.

Тихо скрипнула дверь. Двое людей в нагольных тулупах и бараньих шапках на ломаном русском языке велели Варлааму отдать им оружие.

Боярин ступил внутрь избы, в полосу неяркого света. Посреди горницы горел глиняный светильник. На стене чадил факел. Рядом с ним висела огромная клыкастая волчья морда.

За столом сидел молодой худощавый венгр в блестящем бархатистом кафтане синего цвета. На смуглом безбородом лице его выделялись тонкие чёрные усы, вытянутые в стрелки, напомаженные па кончиках. На шее посверкивала толстая золотая цепь.

Чёрные маленькие глаза, как буравчики, сверлили Варлаама и его спутника.

Боярин сел на скамью у стола, представился:

— Я посадник города Перемышля, Варлаам, сын Низини из Бакоты. Искал с тобой встречи.

Балабан бойко перевёл его слова.

Угр чуть наклонил голову, подозрительно прищурился, затем быстро ответил властным, громким голосом, каким обычно отдают военные приказы:

— Лайош Кёсеги, ишпан. Воевода мадьярской короны. Что ты хотел от меня, русский боярин?

— Хочу помочь тебе разбить татар.

Лайош Кёсеги презрительно ухмыльнулся.

— Ой ли! Почему это я должен тебе верить? А если ты обманываешь? Если тебя подослал татарский хан?

— Ты вправе не верить мне. Но знай: татары причинили мне великий вред. Они разорили мою землю, превратили в груду развалин цветущие города и сёла. Потом, они убили моего самого близкого друга.

Кажется, на венгра подействовали проникновенные слова Варлаама, но он продолжал сомневаться, хмурился и качал головой. В ухе ишпана качалась золотая серьга с кроваво-красным рубином.

— Был бы рад, если ты говоришь правду, — процедил он. — Но истину твоих слов мы проверим.

По взмаху руки Кёсеги явился слуга в белой холщовой сорочке и поставил перед Варлаамом и Балабаном чаши с искристым венгерским вином.

— Пей, боярин. И послушай меня. — Кёсеги замолчал, видно, собираясь с мыслями, и затем продолжил: — Ты должен уговорить татар изменить путь. Пусть идут через Яблоницкий перевал. Знаешь, где это?

— Да. Возле Черногоры.

— Там мы их и подстережём. Устроим засаду. Завалим камнями, осыпем градом стрел. Перебьём до последнего человека.

— Не так просто будет убедить ордынских нойонов. Они упрямы.

— А ты уговори. Скажи, что здесь вокруг много мадьярских полков, а дорога через горы всегда трудна и опасна. В то время как за Яблоницким перевалом никто не ожидает нападения. Постарайся, сын Низини из Бакоты. Заманим татар, разобьём их, заживём мирно, как было раньше.

Снова неприятно сверлили Варлаама маленькие чёрные глаза Кёсеги, лукавый прищур выдавал в нём изворотливого кознодея, коему не стоило бы особо доверять. Но боярина привело сюда, в эту ветхую избу, совсем иное. Горечь, желание отомстить за смерть товарища и яростное стремление преодолеть свой тяжкий страх — вот что владело им, заставляя идти на смертельный риск.

«А ведь я вряд ли останусь жив. Татары догадаются об измене, убьют. Зарежут, как барана. Или удавят тетивой лука. Ну и пусть, пусть! Зато не будет больше страха, кончится бессмысленная нелепая погоня за ветром!» — думал Варлаам, пробираясь вместе с Балабаном через лес и скалы обратно к себе в лагерь.

...Убедить Тогрулджу и Эльсидея труда не составило. Изрядно потрёпанные во время мелких стычек в узких ложбинах и горных ущельях, татары приняли совет Варлаама с благосклонностью. Оставив несколько небольших отрядов в скалистых долинах Свичи и Ломницы, ордынцы на исходе осени отступили назад в Галицию и вдоль Горганских хребтов двинулись к Яблоницкому перевалу.

Варлаам со своим отрядом ехал впереди, указывая путь. Как только у окоёма показался заснеженный купол величественной Говерлы, он приказал дружинникам перевести коней на рысь. Хотелось поскорее проскочить перевал. Пусть потом угры разбираются с Эльсидеем и прочими! Но нет, спешка возбудит подозрительность ордынцев.

Варлаам вздохнул, придержал ретивого жеребца, стиснул в деснице холодный эфес палаша.

— Как будем у ущелья, берите вверх, хоронитесь по расщелинам в скалах или в лесу, — тихо велел он перемышльскому сотнику.

Скакали по жухлой жёлтой листве, мимо яблоневых рощ и негустых буковых перелесков, между каменными скальными россыпями. Нежданно