прыгал, как сумасшедший, в толпе прохожих. Наконец, чернь встревожилась и устремилась за мной в погоню. Тогда я почувствовал, что судьба моя завершилась. Если б я мог вырвать свой язык, я бы вырвал его – но чей-то голос грубо прозвучал над моим ухом – чья-то рука еще более грубо схватила меня за плечо. Я обернулся – я чувствовал, что задыхаюсь. В течение мгновенья я испытывал все пытки удушья; я был ошеломлен, я ослеп, я оглох; и затем какой-то невидимый демон, подумал я, ударил меня по спине своей широкой ладонью. Тайна, которую я так давно удерживал, вырвалась из моей души.

Они рассказывают, что я говорил совершенно отчетливо, но с видимой резкостью и неудержимой стремительностью, как бы опасаясь, что кто-нибудь вмешается, прежде чем я закончу этот краткий, но исполненный такой значительности, рассказ, отдававший меня во власть палача и ада.

Сообщив все, что было необходимо, для того чтобы вполне убедить правосудие, я упал, и без чувств распростерся на земле.

Но что мне еще сказать? Сегодня я закован в цепи и нахожусь здесь. Завтра я буду на свободе – но где?

Факты о случае с господином Вальдемаром

Я ничуть не удивляюсь, что необычайное происшествие с мистером Вальдемаром наделало столько шума. Было бы чудом, если бы этого не случилось – особенно при данных обстоятельствах. Несмотря на желание всех заинтересованных лиц скрыть это дело от публики, по крайней мере на время, до более обстоятельного исследования, несмотря на все наши старания в этом смысле, – искаженные или преувеличенные слухи о нем распространились и послужили источником разных нелепостей, и в то же время, естественно, возбудили недоверие.

Это обстоятельство заставляет меня сообщить факты, насколько они известны мне самому. Вот они вкратце.

В последние три года я много занимался месмеризмом*, а месяцев девять тому назад мне совершенно внезапно пришло в голову, что в массе опытов, производившихся до сих пор, есть поразительное и непонятное упущение: до сих пор никто не был месмеризован in articulo mortis[144]. Интересно было бы узнать, во-первых, доступен ли такой пациент месмерическому влиянию; во-вторых, если доступен, то усиливается ли оно или ослабляется при данных условиях; в-третьих, до какой степени и как долго разрушительная деятельность смерти может быть задержана месмерическим состоянием? Можно бы было выяснить и различные другие вопросы, но вышеперечисленные особенно интересовали меня; главным образом последний ввиду его важного значения.

Раздумывая, где бы найти подходящего пациента, я вспомнил о своем приятеле, мистере Вальдемаре, известном составителе компиляций для «Bibliotheca Forensica»[145] и переводчике (под псевдонимом Иссахара Маркса) «Валленштейна»* и «Гаргантюа»*. Мистер Вальдемар, проживавший с 1839 года главным образом в Гарлеме, в штате Нью-Йорк, замечателен (точнее, был замечателен) своей крайней худобой – ноги у него не толще, чем у Джона Рандольфа*. Другая замечательная особенность его наружности – совершенно седые, белые усы, представлявшие резкий контраст с черными как смоль волосами, так что многие воображали, что он носит парик.

Крайняя нервность делала его весьма подходящим субъектом для месмерических опытов. Раза два или три я усыплял его без всяких затруднений, но совершенно разочаровался в результатах. Воля его никогда не подчинялась вполне моему контролю; а в отношении ясновидения опыты оказались совершенно неудачными. Я приписывал эти неудачи его расстроенному здоровью. За несколько месяцев до нашего знакомства врачи определили у него чахотку. Впрочем, он совершенно спокойно говорил о близкой кончине как о неизбежном событии, которого нельзя отклонить и о котором не стоит горевать.

Когда вышеупомянутая идея пришла мне в голову, я, естественно, вспомнил о Вальдемаре. Я слишком хорошо знал его философские взгляды, чтобы опасаться каких-либо предрассудков с его стороны; а родственников у него не было, по крайней мере в Америке. Итак, я решился поговорить с ним вполне откровенно. К удивлению, он отнесся к моему плану с большим сочувствием и интересом. Я говорю, к удивлению, так как хотя он всегда охотно соглашался на мои эксперименты, но никогда не обнаруживал интереса к ним. Болезнь его была такого рода, что позволяла точно определить день кончины. Итак, мы решили, что он пришлет за мною за сутки до того момента, когда, по определению врачей, должна будет последовать смерть.

Около семи месяцев тому назад я получил от самого мистера Вальдемара следующую записку:

«Дорогой П. Теперь вы можете явиться. Д. и Ф. говорят, что я умру самое позднее завтра, к полночи; и я думаю, что они довольно точно определили момент моей смерти.

Вальдемар».

Я получил эту записку через полчаса после того, как она была написана, а четверть часа спустя уже находился в комнате умирающего. Я не видал его дней десять и был поражен страшной переменой, происшедшей в такой короткий промежуток времени. Лицо его было свинцового цвета; глаза утратили всякий блеск; худоба дошла до того, что скуловые кости высовывались сквозь кожу. Мокрота душила его. Пульс был почти не заметен. Тем не менее он сохранил в замечательной степени как умственные способности, так и физическую силу. Он говорил ясно, принимал лекарство без посторонней помощи и в момент моего прихода отмечал что-то в записной книжке. Он полулежал на кровати, опираясь на груду подушек. Доктор Д. и доктор Ф. находились при больном.

Пожав Вальдемару руку, я отозвал этих господ в сторонку и подробно расспросил их о состоянии больного. Левое легкое уже восемнадцать месяцев находилось в состоянии полного окостенения и совсем перестало функционировать; верхняя часть правого тоже почти или вполне окостенела, а нижняя представляла сплошную массу гниющих туберкул. В одном месте она приросла к ребрам; можно было констатировать также значительные прободения. Эти изменения в правом легком произошли сравнительно недавно. Окостенение развивалось стремительно; месяц тому назад ни малейших признаков его не было заметно; а срастание с ребрами произошло в течение последних трех дней. Независимо от чахотки пациент обнаруживал признаки аневризма аорты, но точный диагноз в этом отношении нельзя было поставить вследствие процесса окостенения. По мнению обоих врачей, мистер Вальдемар должен был умереть завтра (в воскресенье) в полночь. Теперь у нас была суббота, семь часов вечера.

Оставляя больного, чтобы поговорить со мной, врачи простились с ним, так как не рассчитывали вернуться. Я, однако, убедил их зайти завтра в десять часов вечера.

Когда они ушли, я заговорил с мистером Вальдемаром о его близкой кончине и о предполагаемом опыте. Он по-прежнему соглашался на опыт, даже принимал его близко к сердцу и уговаривал меня начать немедленно. При нем находились сиделка и служитель, но