– вот что такое русская интеллигенция… Мы для него (народа) не грабители, как свой брат деревенский кулак, мы для него даже не просто чужие, как турок или француз; он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому ненавидит нас страстно… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны, пуще всех казней власти, и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Б. А. Кистяковский показывал, что интеллигенция страдает совершенным неуважением к праву. Характерные примеры он находил в истории партии с.-д. и цитировал слова Ленина на съезде 1903 г. о необходимости сурового подавления несогласных даже внутри собственной партии. («Меня нисколько не пугают, – говорил Ленин, – страшные слова об осадном положении, об исключительных законах. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, но обязаны создавать осадное положение…»)

П. Б. Струве писал о «безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции» и о том, что она одновременно понимала политику в самом узком смысле, как внешнее устроение жизни – и видела в этой политике «альфу и омегу всего бытия… Таким образом, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цель».

С. Л. Франк говорил о своеобразном «нигилистическом морализме» интеллигенции, своего рода «религии служения земным нуждам»; высшее благо для нее – «удовлетворение нужд большинства». Русский интеллигент – это «воинствующий монах нигилистической религии земного благополучия».

Наконец, И. С. Изгоев разоблачал неприглядные стороны быта и психологии студенчества, считавшегося «авангардом» интеллигенции.

«Наши предостережения не новы, – говорилось в конце предисловия. – То же самое неустанно твердили, от Чаадаева до Соловьева и Толстого, все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь, разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса».

«Вехи» действительно произвели большое впечатление – тем более что их участники сами считались видными представителями интеллигенции. Левая печать – от умеренно-либерального «Вестника Европы» – резко на них обрушилась. «Слепые вожди слепых», – называл их кн. Д. И. Шаховской. «Творцы нового шума», – писал о них «Современный мир». Группа писателей и публицистов во главе с П. Н. Милюковым выпустила даже в ответ целый сборник статей[152].

С неожиданной страстностью в заседании Религиозно-философского общества выступил против «Вех» Д. С. Мережковский, сравнивший интеллигенцию с загнанной, измученной лошаденкой, а участников сборника – с мужиками, которые забивают лошаденку насмерть…

В печати «Вехи» встретили поддержку только справа. Большое приветственное письмо П. Б. Струве написал архиепископ Антоний Волынский. «Мы не знаем, – писал он, – чем больше восхищаться: научностью ли, разумностью ли ваших доводов, или примиренным любящим голосом вашего обращения к инакомыслящим, или вашею верою в силу человеческой совести даже у тех, кто ее отрицает и в теории и на практике, или, наконец, вашей суворовской храбростью, вашим восторженным мужеством, с которым вы, подобно уверовавшему Савлу, обращаетесь к своим собратьям по былому ложному увлечению».

«Вехи» оказали немалое влияние на учащуюся молодежь; они в некоторой мере оказались тем «последним словом» общественной мысли, по сравнению с которым прежние теории начинали казаться устарелыми. «Вехи» одно время были модными; но хотя эта мода затем прошла, брошенные идеи, или, вернее, брошенные сомнения в прежних интеллигентских традициях оставили глубокий след в мировоззрении русских образованных классов.

Следует при этом отметить, что участники «Вех» тщательно отстранялись от политических выводов; они даже писали об «отвратительном торжестве реакции», а некоторые из них продолжали активно участвовать в деятельности к.-д. партии.

Думская комиссия государственной обороны установила наилучшие отношения с военным ведомством. Комиссия внимательно относилась ко всем проектам, касавшимся армии, часто даже повышала требуемые кредиты; это в особенности отразилось в проекте улучшения материального положения офицерства. В то же время комиссия занималась изучением вопросов организации армии, решение которых выходило за пределы ее компетенции. Это в свое время отразилось на известной речи А. И. Гучкова против «безответственных лиц» в военном ведомстве.

В правых кругах стали поэтому утверждать, что думский центр проявляет особое внимание к армии по политическим соображениям. Это же обвинение, в несколько уклончивой форме, выдвигает и гр. Витте в своих мемуарах: он рассказывает, будто А. И. Гучков говорил каким-то русским, живущим во Франции: «В 1905 г. революция не удалась потому, что войско было за государя… в случае наступления новой революции необходимо, чтобы войско было на нашей стороне; потому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды войско поддерживало более нас, нежели Царский Дом».

Едва ли есть какие-либо основания сомневаться, что заботы Третьей Думы об армии были в первую очередь вызваны самым искренним желанием увеличить ее боеспособность. Достаточно известно также отношение А. И. Гучкова к революции 1905 г. С другой стороны, вполне вероятно, что думский центр был рад возможности показать армии, что народное представительство – отнюдь ей не враг, как была радикальная интеллигенция. В то же время Гос. дума – следуя в этом примеру парламентов всех народов – желала расширения своей компетенции и пользовалась для этого всяким спорным случаем. На этой почве весной 1909 г. разразился серьезный политический кризис.

Еще летом 1908 г. морской министр (адм. Диков) внес в Гос. думу проект штатов морского Генерального штаба. Вопрос по существу не возбуждал спора, и Дума без прений приняла проект. Но в Гос. совете было указано, что одобрение штатов военных учреждений выходит за пределы компетенции законодательных палат, которых касаются только кредиты, отпускаемые на военные нужды; Гос. совет отклонил проект. Морское министерство вторично внесло его в Гос. думу, на этот раз испрашивая только кредит. Но комиссия обороны, не желая допускать такого, с ее точки зрения, «ухудшения» проекта, восстановила его в прежнем виде. Проект был принят Думой и в начале 1909 г. вернулся в Гос. совет.

23 февраля П. А. Столыпин заболел гриппом, перешедшим затем в воспаление легких. Как раз в этот вечер, при обсуждении в Гос. думе военного бюджета, А. И. Гучков выступил с знаменательным заявлением. «Полтора года мы работаем над этим делом, – говорил он. – Отказа в кредитах правительство от нас не видело… Мы не только не урезали ни одного кредита военного ведомства, но мы наталкивали его на испрошение новых кредитов… Несомненно, что в материальной стороне дела известные улучшения достигнуты. Но как раз в тех областях военного дела, которые находятся вне пределов нашей власти… мы не можем считать, что дело обстоит благополучно… Возьмите хотя бы область военного командования. Вы мне скажите, есть ли во главе всех округов люди, которые могут в мирное время воспитать нашу армию к боевому подвигу и повести к победе наши войска?»

«Нельзя, –