что Буш был «явным лидером мира», но «скромным деятелем дома». Настоящее «раздвоение личности» обнаружил Пол А. Жиго из «Уолл-стрит джорнэл»: «Во внешней и внутренней политике г-н Буш может казаться двумя разными людьми. Один решителен и хладнокровен под давлением. Другой отстранен и быстро сдается. Буш зарубежный может быть упрямым в отношении Китая, ловким в отношении Европы и Михаила Горбачева, бесстрашным в устранении Мануэля Норьеги. Внутренний Буш готов сдать свои налоговые обещания за гроши»[1067].

Несмотря на все достижения внешней политики, речь Буша от 11 сентября не произвела заметных изменений на внутреннем фронте. Две недели спустя президент отметил в своем дневнике: «Бюджет приближается к критическому состоянию»; он даже не знал, сохранят ли твердость республиканцы – потому что многие не простили Бушу невыполнение его предвыборного обещания 1988 г. «больше никаких налогов». В начале октября президенту пришлось на несколько дней закрыть федеральные учреждения. И действительно, после того как 6-го числа переговорщиками в Конгрессе был достигнут бюджетный компромисс, рядовые республиканцы восстали, и сделка была отклонена. Буш отметил, что «эта неделя была самой неприятной или напряженной за все время президентства». Другие важные решения – такие, как вторжение в Панаму годом ранее или действия против Ирака в августе – принимались двумя партиями. «А здесь мы разделены. Есть личные выпады и обвинения – и мне это не нравится». Буш сослался на газетную статью, в которой утверждалось, что ему «удобнее заниматься иностранными делами» – утверждение, по поводу которого он ни в малейшей степени не извинялся. «Это абсолютная правда. Потому что мне не нравятся недостатки внутренней, политической сцены. Я ненавижу позерство с обеих сторон… когда ставят себя выше общего блага… Это самый ужасный удар, который я когда-либо видел, но я просто должен держаться и делать все, что в моих силах». Буш завершил свой стон усталой шуткой: «Это тяжело, когда ты не контролируешь Конгресс… Если вам нужен друг в Вашингтоне, заведите собаку, и у меня такая есть»[1068].

Бюджетный тупик продолжался большую часть октября. «Я думаю, что это самая большая проблема в моей жизни – безусловно», – воскликнул Буш 17-го числа[1069]. Сделка была окончательно заключена 25 октября[1070], и получила силу закона 5 ноября – за день до промежуточных выборов. Конгресс согласился повысить налоги более чем на 140 млрд долл. в течение следующих пяти лет в надежде сократить федеральный дефицит. Максимальная ставка федерального подоходного налога была повышена с 28% до 31% – еще одна горькая пилюля, которую пришлось проглотить президенту. И сделка, на заключение которой пришлось потратить одиннадцать часов, не принесла Бушу и его партии ничего хорошего на выборах: республиканцы потеряли девять мест в Палате представителей и одно в Сенате. Рейтинг одобрения президента упал до 57%. Становилось ясно, что отказ от своего обещания 1988 г. был настоящей политической ошибкой: это посеяло неразбериху внутри его партии, вызвало недовольство избирателей и подорвало доверие к президенту внутри страны всего за два года до начала кампании по переизбранию[1071].

В течение нескольких дней междоусобицы в Вашингтоне почти полностью доминировали в заголовках газет. Но в пятницу, 9 ноября, внимание прессы снова переключилось после того, как Буш объявил о своем намерении направить дополнительно 150–200 тыс. военнослужащих наземных, морских и воздушных сил в Персидский залив, удвоив там численность войск США и тем самым предоставив «адекватный наступательный военный вариант» для изгнания иракских войск из Кувейта. Сразу же распространились слухи о том, что это новое наращивание предвещает применение силы. Министр обороны Чейни подлил масла в огонь, заявив, что Пентагон больше не планирует проводить ротацию войск через Саудовскую Аравию и что как силы на месте, так и те, которые находятся в пути, будут служить на время кризиса. Взятые вместе, заявления Буша и Чейни ясно сигнализировали о том, что Вашингтон повышает ставки. Средства массовой информации считали, что у Буша теперь осталось только три варианта: удерживать американцев в регионе на неопределенный срок; отступить от его открытой угрозы применить силу; или стиснуть зубы и начать войну[1072].

Президент знал, что долго играть в эту игру невозможно. Бездействие вскоре подорвало бы моральный дух войск, и, в любом случае, посольство США в Саудовской Аравии предупредило его о надвигающихся временных ограничениях. В нем говорилось, что вести военные действия в марте было бы неосмотрительным, поскольку это месяц Рамадан, когда мусульмане постятся. И если предположить, что США все еще будут находиться в фазе наращивания до начала декабря, чтобы достичь адекватного уровня материально-технического обеспечения и численности войск, окно хорошей погоды еще больше ограничит возможности для военных действий январем и февралем, прежде чем начнутся весенние дожди. Кроме того, теперь Буша подтолкнули к действию достоверные рассказы об иракских зверствах. «Я только что прочитал ужасный доклад разведки о жестокости и разрушении Кувейта, – написал он в своем дневнике 22 сентября.– Стрельба по гражданским лицам, когда людей останавливают в автомобилях. Жестокое обращение с домами, превращение оазиса в пустошь»[1073]. Размышляя позже, Буш пришел к выводу, что это был момент, когда «я начал переходить от восприятия агрессии Саддама исключительно как опасной стратегической угрозы и несправедливости к пониманию необходимости морального крестового похода». В его углубляющемся убеждении, что речь идет о борьбе между добром и злом, сыграло роль прочтение им исследования историка Мартина Гилберта о Второй мировой войне. «Я увидел прямую аналогию между тем, что происходило в Кувейте, и тем, что делали нацисты, особенно в Польше». В иракском лидере он увидел еще одного Гитлера, и это усилило решимость Буша: Саддам стал «воплощением зла»[1074].

По мере того как его собственные взгляды укреплялись, президент был разочарован, но не отвлечен попытками посреднических усилий некоторых из его партнеров по коалиции. Исторически Франция была ближайшим западным партнером Ирака, и даже после того, как разразился кризис, она пыталась сохранить открытые линии связи с Багдадом. Более того, Миттеран хотел избежать каких-либо обязательств по возвращению кувейтской королевской семьи к власти, предвидя более демократическое будущее эмирата. Но Буш считал, что США не должны «навязывать кувейтцам демократию – скорее это то, что должно расти изнутри»[1075]. Это еще одно свидетельство того, что Буш был осторожным менеджером во внешней политике. В отличие от «ястребов» в его правительстве, хотя и играющих с этой идеей, он не был одержим идеей массовой смены режима на Ближнем Востоке.

Буш мог отмахнуться от продолжающегося заигрывания Парижа с арабами – «французы есть французы», – но его возмущало то, как они, казалось, заигрывали с Кремлем и поддерживали советские мирные инициативы в отношении Саддама. Президент был серьезно раздражен Советами. Безусловно, Шеварднадзе казался благожелательно настроенным, утверждая, что, «если мы будем говорить о новом мировом