«Пожалуйста, – стучало в висках. – Пожалуйста, пусть никто не умрёт».

Хоть разлом и был делом рук Дуэсы, Фог отчего-то ощущала вину – и ныряла в бездну снова и снова, пытаясь что-то исправить.

Потому она и сумела заметить новую опасность заранее.

– Чудища, – прошептала Фог, вглядываясь в разлом, туда, где бушевали возмущения морт. – Откуда здесь? Ведь недостаточно глубоко же… Не Дуэса же их приманила?

Верить в это не хотелось – только не в то, что киморт способен умышленно, без малейших колебаний устроить чудовищную катастрофу, не считаясь с жертвами, лишь для того, чтоб замести следы и сбежать.

Когда она собралась было уже подниматься наверх, чтоб оттуда попытаться сделать что-то с трещиной, то заметила вдруг ещё ниже, на уступе, живое существо. Сперва показалось, что зверька, но затем она пригляделась – и поняла, что это мальчишка лет пяти-шести, тощий оборванец, белобрысый и глазастый, укутанный в потасканную меховую накидку не по размеру. Он должен был бы уже умереть, задохнуться от подземных газов, перегреться, разбиться о камни… но был жив – и цел, только вымазался с ног до головы. Он не ревел, не дрожал, только дышал часто-часто, а вокруг него клубилась морт.

«Киморт, – поняла Фог, и тяжёлый ледяной ком в груди исчез, точно его и не было. – Видно, пробудился только что, возраст-то подходящий, ну, чуть постарше обычного… Надо же, какой везучий – выжил под носом у Дуэсы, под боком у лорги, избежал работорговцев, свалился в бездну – и тут уцелел».

Очень осторожно она спустилась к нему, протянула руку; мальчишка разглядывал её несколько мгновений – а потом вцепился крепко, почти до боли, и вскарабкался на сундук.

И лишь тогда захлюпал носом.

В облаках пара они взмыли вверх, над трещиной, откуда выбирались уже первые твари – пауки с длинными человечьими руками, рои блестящих зелёных жуков, а ниже, обдирая бока о стенки в узком разломе, стремилась на поверхность здоровенная чёрная многоножка, хоть не такая крупная, с какой пришлось сражаться Мирре у озера. Фог завертела головой, пытаясь в кутерьме разыскать кого-то, кому можно доверить ребёнка… и остолбенела.

Потому что здесь тоже кипел бой.

Дружина Эсхейд отбивалась от воинов лорги, которые пытались оттеснить её к пропасти – и не могли, хоть их и было втрое больше. Сама наместница севера, вращая морт-мечом, отбивалась сразу от пятерых; когда выскочило на неё сбоку чудовище, многорукий паук, она отбросила его назад в бездну одним точным ударом, а затем крикнула, обращаясь к противникам:

– Вот ваши враги! Видите? Не мы! Вот они! – глаза у неё горели так, словно их подсвечивала морт, а цепочки из белого золота в волосах сияли, как раскалённые. – С ними сражайтесь, не со мной… Эй, Захаир! Захаир, великий государь, защитник простых людей… Если хочешь битвы – сражайся сам! Я вызываю тебя на битву! Только тебя! Убийца!

Тот дружинник лорги, которого она спасла от чудища своим ударом, первым встал с ней плечом к плечу, обращаясь против своих же товарищей… а за ним последовали и другие. Фог видела с высоты, как, глядя на них, остановились и воины, пытавшиеся добраться до Зиты, как опустил меч противник Сидше и крикнул что-то, поднимая одну ладонь. И тогда лорга, до того сидевший на помосте неподвижно, точно истукан, тяжело поднялся – и шагнул вниз, гаркнув куда-то через плечо:

– Меч!

Ему принесли меч – почти такой же огромный, какой использовал Кальв.

Эсхейд перехватила поудобнее свой клинок – и ринулась ему навстречу; даже с её исполинским ростом и мужским разворотом плеч на фоне лорги, облачённого в чёрную парчу и меха, она казалась обыкновенной женщиной… и всё же веяло от неё скрытой силой.

Может, той самой «правдой», о которой она говорила – или тридцатью годами сражений в Белых горах.

Но времени смотреть за их поединком не было.

Превозмогая боль в боку, на который пришёлся удар Ниаллана, Фог собрала морт в хлыст – и одним ударом отправила первый десяток чудищ обратно в пропасть. «Пауки» покатились вниз, вереща; жуки забарабанили по склону, как градины. А она опустилась на землю, ссадила мальчишку с сундука и подтолкнула к Зите:

– Иди к ней, она за тобой присмотрит! – а сама повернулась к Сэриму. – Помоги сомкнуть разлом! Без мирцита я одна не справлюсь!

Он шагнул было вперёд – а потом замер, и лицо у него потемнело, сделалось рассеянным.

– Так прежних сил у меня нет… разве что флейта подсобит…

Фог почти в отчаянии обернулась – на поле, рассечённое пропастью, где на одной стороне Эсхейд сшиблась в смертельной схватке с лоргой, заклятым своим врагом, а на другой дружинники Белой Хродды и Ульменгарма сообща сражались с тварями из-под земли. Валил густой пар; было душно; древние деревья, изломанные, как прутья в старом венике, сползали вниз, в пропасть…

«Я одна не смогу».

– Помоги! – крикнула она снова, ощущая, как к глазам подступает горячая влага. – Сэрим, пожалуйста!

– Если откликнется флейта, если моя девочка…

– Нет! – перебила она его почти яростно, почти зло. – Флейта эта – не Брайна, это… это ты сам!

На мгновение Сэрим остолбенел; потом лицо у него смягчилось. Он достал из-за пазухи флейту, отёр рукавом, глянул на неё как впервые – и осторожно поднёс к губам.

На сей раз его мелодия была совсем иной, не похожей на прежние.

Она спотыкалась и запиналась; то утихала совсем, то делалась пронзительной и громкой, настолько, что зубы сводило… Словно человек шёл ощупью, постепенно вспоминая путь – или как если бы слепой медленно обретал зрение, и мир вокруг него становился шире и ярче, и был то невыносимо прекрасным, то просто невыносимым. И морт, насколько хватало глаз, поднималась над землёй, как пар над закипающим котлом – золотистая, зеленоватая, пурпурная, багровая, голубоватая и белёсая.

«Ого, – думала Фог. – Ого…»

Она так загляделась, что едва не упустила момент, и опомнилась лишь тогда, когда флейта сердито взвизгнула – мол, не забывай, тебе-то тоже надо поработать.

«И впрямь».

Фог глубоко вздохнула и закрыла глаза, чтоб ничто больше не отвлекало. Она не видела, как сошлись Эсхейд и лорга в неистовой схватке, где клинки сшибаются с такой силой, что звон их отдаётся в костях; или как Зита обнимает мальчишку-оборванца, вытирает ему чумазое, заплаканное лицо, и приговаривает: «Ну, ну, не плачь, пойдёшь со мной, где двое сыновей – там и третий»; или как Сидше замер посреди поля битвы, безмолвно и потерянно глядя на восток,