Шрифт:
Закладка:
Достаточно.
Газета знала, что публиковать это письмо незаконно, они прекрасно это знали, и всё равно это сделали. Почему? Потому что знали, что Мег беззащитна. Они знали, что у неё нет твёрдой поддержки семьи, а как ещё они могли узнать об этом, кроме как от близких к семье? Или от самой семьи? Газеты знали, что у Мег есть только одно средство — подать в суд, а она не может этого сделать, потому что с семьёй работает только один адвокат, и этот адвокат находится под контролем Дворца, а Дворец никогда не уполномочит его действовать от имени Мег.
В этом письме не было ничего стыдного. Дочь умоляет отца вести себя прилично. Мег подтвердила каждое слово. Она всегда знала, что письмо могут перехватить, что кто-нибудь из соседей отца или один из папарацци, охраняющих его дом, может вытащить его из ящика. Всё было возможно. Но она ей и в голову не приходила, что отец сам отдаст его, или что газета действительно его возьмёт и напечатает.
И отредактирует. На самом деле это, возможно, было самым неприятным — то, как редакторы вырезали и вставляли слова Мег, чтобы они звучали более грубо.
Видеть что-то столь глубоко личное, размазанное по первым полосам, съеденное британцами за утренними тостами с мармеладом, было ужасно. Но боль множилась из-за одновременных бесед с предполагаемыми экспертами по почерку, которые проанализировали письмо Мег и по тому, как она перечеркнула букву «t» или изогнула букву "r", сделали вывод, что она ужасный человек.
Наклон вправо? Слишком эмоциональная.
Излишне красивый почерк? Она играет на публику.
Неровные строчные буквы? Не контролирует себя.
Выражение лица Мег, когда я рассказал ей об этих выводах… Я знал, что такое горе, и я не мог ошибиться — это было чистое горе. Она оплакивала потерю отца, а также оплакивала потерю собственной невинности. Она напомнила мне шёпотом, как будто кто-то мог подслушать, что она посещала уроки каллиграфии в старшей школе, и в результате у неё всегда был отличный почерк. Все хвалили её. Она даже использовала этот навык в университете, чтобы заработать лишние деньги. По ночам, по выходным она расписывала приглашения на свадьбы и дни рождения, чтобы заплатить за квартиру. Теперь все пытались сказать, что это как-то характеризовало её душу? И её душа была грязной?
Издевательства над Меган Маркл стали позорным национальным видом спорта, говорилось в заголовке The Guardian.
Это точно. Но никто не стыдился этого, вот в чём проблема. Никто не чувствовал ни малейших угрызений совести. Будут ли они, наконец, чувствовать что-то, если они спровоцируют развод? Или потребуется ещё одна смерть? Что стало со всем тем стыдом, который они испытали в конце 1990-х?
Мег хотела подать в суд. Я тоже. Вскоре мы оба чувствовали, что у нас нет другого выбора. Если бы мы не подали в суд по этому поводу, говорили мы, что подумают другие? Пресса? Весь мир? Итак, мы снова посовещались с дворцовым юристом.
Нам снова дали от ворот поворот.
Я связался с па и Вилли. В прошлом они оба судились с прессой из-за вторжений в частную жизнь и клеветы. Па подал в суд из-за так называемых «Писем Черного паука», его служебных записок правительственным чиновникам. Вилли подал в суд из-за фотографий Кейт топлесс.
Но оба яростно возражали против того, чтобы мы с Мег предприняли какие-либо юридические действия.
Почему? спросил я.
Они охали и ахали, но единственный ответ, который я смог от них получить от них, заключался в том, что это просто нецелесообразно. Дело сделано, и всё в таком ключе.
Я сказал Мег: Можно подумать, мы судимся с их дорогим другом.
62
Вилли попросил о встрече. Он хотел поговорить обо вс`м, обо всей случившейся катастрофе.
Только ты и я, сказал он.
Случилось так, что Мег уехала из города к подругам, поэтому он выбрал идеальное время. Я пригласил его к себе.
Через час он вошёл в Нотт Котт, где не был с тех пор, как Мег въехала сюда. Он выглядел сногсшибательно.
Был ранний вечер. Я предложил ему выпить, спросил о семье.
Всем хорошо.
Он не спросил в ответ о моих, а пошел ва-банк. Карты на стол.
С Мег всё как-то сложно, сказал он.
Да неужели?
Она груба. Она резкая. Она оттолкнула от себя половину сотрудников.
Не в первый раз он повторял истории из прессы. Трудная Герцогиня, всё это дерьмо собачье. Слухи, ложь от его команды, бульварная чепуха, и я снова сказал ему об этом. Сказал, что от старшего брата ожидал большего. Я был потрясён, увидев, что его это действительно разозлило. Он пришёл сюда, ожидая чего-то другого? Неужели он думал, будто я соглашусь, что моя невеста чудовище?
Я сказал ему сделать шаг назад, отдышаться и по-настоящему спросить себя: Разве Мег не его невестка? Не слишком ли токсично это заведение[21] к любому новичку? В худшем случае, если его невестке трудно приспособиться к новому офису, новой семье, новой стране, новой культуре, разве он не видит иного пути, как дать ей некоторые послабления? Разве тебе трудно просто поддержать её? Помочь ей?
Но ему не интересно было спорить. Он пришёл за другим. Ему хотелось, чтобы я согласился, что Мег неправа, а затем согласился, что с этим нужно что-то делать.
Что, например? Отругать её? Уволить её? Развестись с ней? Я не мог найти ответа. Но Вилли тоже не мог, он вообще не думал головой. Каждый раз, когда я призывал его притормозить, указывая на нелогичность того, что он говорит, он начинал повышать голос. Вскоре мы уже не разговаривали друг с другом, а перешли на крик.
Среди всех различных буйных эмоций, охвативших брата в тот день, одна действительно бросилась мне в глаза. Он казался обижен. Он, казалось, был обижен тем, что я не подчиняюсь ему безропотно, что я настолько дерзок, что отказываюсь от него или бросаю ему вызов, чтобы опровергнуть сведения, полученные от его доверенных помощников. Тут у всех были чётко прописанные партии, а я имел наглость не следовать им. Он настолько вошёл в роль Наследника, что не мог понять, почему я не играю роль Запасного.
Я сидел
