Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Научная фантастика » «Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 117 118 119 120 121 122 123 124 125 ... 462
Перейти на страницу:
хотел стать творцом, будучи малоталантливым, он стремился к славе и подвигу в искусстве, не понимая или не имея мужества понять, что, кроме мечты о творчестве, у него не было ничего творческого. Война отняла у него руку и ногу, и этим примирила его с самим собой: ему осталось утешение, что, не случись этого, он смог бы стать Праксителем современности, но сейчас он живет в прошлом искусства, верно охраняя это прошлое, талантливо воспроизведенное в Пропилеях, Впрочем, он не только охранял его, он изучал его и если не стал знаменитым скульптором, то огромным трудом развил в себе глубоко таившиеся способности оригинального искусствоведа. Я не много смыслю в живописи, в старых работах скульпторов, художников, но с удовольствием тешу себя надеждой, что именно я убедил Ритама целиком отдаться искусствоведению. Скажу только о фактах. Выздоровев, Поль Ритам уже не вернулся к Отэну Карту, а совсем недавно я получил с его авторской подписью превосходно написанную и хорошо изданную книгу об Антонио Ульмаро. Но я забегаю вперед и несколько отвлекаюсь. Вернусь к описанию событий, происходивших в те апрельские дни в Пропилеях.

Каждое утро в половине десятого Поль Ритам аккуратнейшим образом появлялся у массивных ворот Пропилеев. Дружески поприветствовав привратника (старый привратник мне запомнился не меньше Ритама, но — что поделаешь — в этих записках о всех не расскажешь), Ритам каждый раз привычно сокрушался, что металлическая ограда ржавеет, и очень подробно излагал, как именно он намерен уговорить господина Карта раскошелиться на поддержание Пропилеев. Разве можно жалеть средства на содержание в порядке такой красоты? Ведь ограда изготовлена по эскизам самого Канибуно! Ее отливали лучшие мастера Пьеррона и, когда окончили отливку первого варианта решетки…

Привратник наизусть знает всю историю уникальной ограды, с деланным интересом выслушивает скульптора, сокрушается вместе с ним, оживленно поддерживает разговор — ведь это его единственное развлечение на протяжении всего скучного дня — и удаляется в привратницкую не раньше, чем Ритам исчезнет за купой деревьев, отделяющих ворота от виллы-дворца.

Так Поль Ритам начинает свой утренний обход.

Каждый раз, пройдя буковую чащу и очутившись перед Анфиладой Искусств, восторженный искусствовед замирает на несколько минут, никогда не уставая восхищаться созданием Ульмаро. Отсюда от буковой рощицы, лучше всего видна Анфилада, постепенно спускающаяся к самому низкому месту усадьбы, где громоздится мрачное сооружение, названное архитектором «Средневековье». Отсюда же начинается широкая, мощенная огромными плитами Дорога сфинксов. По обеим ее сторонам правильными, унылыми рядами тянутся цоколи из красного песчаника, на которых лежат львы с человеческими головами. Однообразные, бесстрастно-загадочные, они как бы символизируют вереницу веков, полных тайн и непознанного, веков, предшествовавших наибольшему расцвету искусства египтян.

Медленно, скрежеща металлической ногой по каменным плитам Дороги молчания, Ритам проходит мимо сфинксов, приближаясь к массивному строению с косыми срезами стен.

Вход в Анфиладу Ульмаро начал строить еще в то время, когда Отэн Карт предоставлял ему наиболее широкие возможности, и архитектору удалось в совершенстве передать стиль древней египетской постройки. Темные, таинственные здания были сложены из больших каменных глыб, притесанных почти с такой же поражающей точностью, с какой это делали рабы Снофру и Хеопса.

Дорога заканчивалась широкой площадкой, на которой Ульмаро установил иглу обелиска, иссеченную иероглифами, и колоссальную сидячую фигуру, превосходно гармонировавшую с общим спокойствием архитектурных линий постройки. Вход в египетские залы представлял собой две совершенно одинаковые грузные башни с косыми стенами — пилоны, связанные порталом, со сравнительно небольшой дверью, придавленной массивностью постройки.

Затворив тяжелую бронзовую дверь, Ритам, словно в машине времени, переносился в глубь веков, в царство величавой неподвижности египетских статуй, в царство множества одинаковых колонн, в мир искусства, скупого, прямоугольного, застывшего и зловеще угрюмого.

Внутренний египетский дворик архитектор выполнил так, что в любую погоду в нем ощущалось солнце Египта: умело замаскированные источники света посылали лучи через верхние отверстия, расположенные над бассейном. Однако это не уменьшало чувства придавленности. Его не рассеивала ни пестрая роспись золотом, синью, ярко-красной краской, столь же загадочная, как иероглифы, и заполнявшая все стены, колонны, карнизы; ни зелень пальм, столпившихся у бассейна; ни голубизна прохладной воды.

Египетская часть Анфилады всегда навевала тоску на Ритама.

«Искусство мертвое, искусство для мертвых, — часто думал он, рассматривая застывшие изображения барельефной живописи, — искусство, созданное страхом перед превратностями загробного мира, созданное для потусторонней жизни, призванное умилостивить богов небытия. Отсюда и поиски форм абсолютного покоя, отсюда таинственность, мрачность».

Ритам всегда старался пройти египетский дворик поскорее, спеша в залы одухотворенного искусства Эллады, но его частенько задерживал крокодильчик.

Крокодильчик, греясь на отмели глубокого бассейна, не подавал никаких признаков жизни, часами лежал бревном, как и подобает этим милым животным, и ничем, собственно, не обременял Ритама. Но одного только присутствия в храме искусств этого существа было достаточно, чтобы натура художника бунтовала. Крокодильчик был водворен в Анфиладу волей самого господина Карта — это был его единственный «творческий» вклад в дело создания Пропилеев, — и Поль Ритам не уставал негодовать при мысли о том, как был бы огорчен этим Ульмаро. Неужели недостаточно передал он самый дух глубокой древности? Неужели от каждого камня, колонны, фрески не веет подлинным искусством Египта и требуется еще вселять сюда это мерзкое творение? Блажь! Прихоть собственника, не умеющего ценить настоящее искусство, большой талант. С какой силой и достоверностью переданы колорит и рисунок, применявшиеся зодчими Древнего Египта, как поражает величавая неподвижность в позах статуй, строгое спокойствие линий, столь характерное для египтян, стремившихся в своем искусстве к выражению абсолютного покоя!.. Покоя?

А может быть, все же прав Отэн Карт?

Ритам, с трудом устраивая свою металлическую ногу, наконец присаживается у края бассейна и начинает пристально рассматривать плоскую голову с длинным рылом, со вздутыми краями ноздрей, с характерно изогнутым, словно улыбающимся во сне, разрезом рта. Крокодил был мертвенно-застывшим, совершенно неподвижным, хотя чем-то неуловимым давал понять, что он жив.

Крокодил олицетворял собой покой!

Может быть, именно поэтому египтяне поклонялись живым крокодилам и бальзамировали мертвых?

«Неприятное животное все-таки», — неизменно заключал Ритам и спешил в залы Эллады.

Здесь все было светлым, жизнерадостным. Ульмаро, стремясь полнее передать сущность искусства Древней Греции, сумел удивительно тонко примирить разнородность стилей. Все было сооружено на разных высотах без всякого признака симметрии, и в то же время все было гармонично, как гармонична сама весьма несимметричная природа.

Ступени, ведущие от выхода из египетского дворика, спускались к обширной, мозаично выложенной площадке. На ней между эллинскими фигурами, блиставшими белизной паросского мрамора, били веселые фонтанчики. К площадке подходили небольшие здания с колоннами, кариатидами, к ней спускались лестницы, ведущие

1 ... 117 118 119 120 121 122 123 124 125 ... 462
Перейти на страницу: