Клавдия вдруг погрустнела. Вздохнув, она сказала:

— Папа спрашивал о тебе, видно, ему хочется с тобой поговорить, но он признаться в этом не желает… Ему все кажется, что ты отвлекаешь меня от него. Придумаем, как бы тебе с ним повидаться. Ты должен это сделать обязательно. Он вернулся из Питера расстроенный. Повидайся с ним, я тебя очень прошу.

ГЛАВА XXI

Встреча с Викентием была назначена в квартире того циркового артиста, где когда-то у нас была явка.

Когда мы подошли к дому и подымались по лестнице, я был весь как в огне. Встречи с людьми, о которых я предполагал, что они близки к Центральному комитету, всегда меня волновали сами по себе, а тут я к тому же знал, что мне придется отчитываться и получать указания.

Вид у Викентия был тщедушный — впалая грудь, узкие плечи, слабые руки. В его серых глазах была печальная усталость, как будто он живет из последнего остатка сил. Говорили, у него какая-то серьезная болезнь.

Встретил он меня с радушием, обещающим хороший, дружеский разговор. Пожал обе руки и, не выпуская из своих, повел к дивану и усадил. Клавдией, мне показалось, он залюбовался, восхищенно ей улыбнулся, хотел что-то сказать, но не нашелся или раздумал.

— Ну, как, Павел, крепнем, растем, работаем?

Я спросил:

— Не известно ли вам что-нибудь о Сундуке?

— А почему вы спрашиваете об этом именно меня? Я могу сказать только, что проездом через один из западных городов я слышал, будто бы провалился на границе товарищ, который возвращался от Ленина, что это рабочий, москвич. Возможно предположить, что это именно Ваня Дроздов, наш Сундук.

Такой новости я не ждал. Но дальше стало еще горше.

— Так вот, Павел, перейдемте к делам. Вы, товарищ Клавдия, не ошибаюсь — секретарь района? Хорошо! Можете остаться при нашем разговоре, даже желательно, чтоб остались. Кстати, у меня о вашей работе только хорошие отзывы. Не могу, однако, того сказать, товарищ Павел, о вас. Очень грустно, но не могу. Вы работали из рук вон скверно и наделали, простите, массу вредных глупостей.

Я ощутил, как будто полетел в черный лестничный пролет или в ледяной бездонный колодец.

Викентий повел рукой по высокому лбу и замолчал. Может быть, он намеренно затянул это тягостное для меня молчание. У него вообще манера делать в разговоре длинные перерывы, не то для собирания своих мыслей, не то для испытания собеседника. Затем он заговорил — тихо, медленно и очень уверенным тоном:

— Вообще же положение в московской организации меня радует. Центр организации Москвы возрождается, во всех районах работа после пережитых жесточайших провалов опять становится на ноги. Конечно, временный разрыв связи с центральным руководством партии пагубно отразился на работе и на поведении отдельных товарищей, в частности, Павел, на вашем личном поведении. По моему мнению, именно Замоскворецкий район у нас горит, положение именно в нем неблагополучно.

— Что же у нас неблагополучно, по-вашему? Что именно горит? — спросил я.

— Неблагополучно у вас с единством. Горит у вас именно единство. Вы же знаете, дробление сил и междоусобная война в рядах социал-демократии составляет сейчас, при разгуле реакции, главную нашу болезнь. А вы, вы лично, Павел, эту болезнь усиливали. Вы знаете, что главное средство против этой болезни — сплочение. А вы, Павел, сеяли раскол.

— Неверно, товарищ Викентий. Я вам скажу, что действительное единство действительно партийных элементов я укреплял, как мог, конечно…

— А Михаил?

— Что Михаил?

— Почему Михаила вы фактически отстранили от партийной работы? Разве это не дробление сил? Разве это не раскол? Ведь Михаил рабочий, металлист, большевик. Почему вы не позвали его на совещание, где выбирали исполнительную тройку и наметили созыв районной конференции? Почему? С какими целями вы поддержали интригу против Михаила в партийной группе на заводе, где он работает много лет и пользуется авторитетом? Ваше совещание о созыве районной конференции было узкофракционным.

— Мы пригласили всех, кто на деле честно хотел восстанавливать партийную организацию нашего района. Был приглашен, например, даже меньшевик Жарков. А Михаил?.. В свое время, когда он качнулся влево, мы оттянули его от отзовистов, мы его привлекли к партийной работе, дали ему все возможности, всячески его поддерживали. Но он оказался неустойчив, он со времени совещания в профессиональных союзах качнулся вправо и фактически стал действовать заодно с ликвидаторами.

— В чем же это, например?

Я рассказал, как Михаил начал с выступления за общий с ликвидаторами список кандидатур на легальный съезд по рабочему быту, то есть за отказ от идейной борьбы внутри рабочего движения, а кончил тем, что сейчас вместе со Связкиным ратует за созыв «широкого рабочего совещания», противопоставляемого готовящейся районной партийной конференции.

Викентий прослушал мой рассказ с большим вниманием. И задумался. Ответил он мне с осторожностью:

— Это мы потом разберем подробней. Но мне ясно, что вы на совещании в профессиональных союзах вели себя слишком вызывающе, намеренно обостряли разногласия с Благовым. А ведь меньшевики предлагали выйти к рабочим на легальной трибуне с единой политической декларацией. Это было бы хорошо. И тоже было бы недурно на выборах выдвинуть единый список большевиков и меньшевиков вместо конкуренции и распыления сил. Представьте, Павел, как превосходно сложились бы дела, если бы вы послушали Михаила и вступили в переговоры с Благовым! Настроение на совещании профессиональных союзов повернулось ведь явно в нашу пользу…

— А какими средствами мы его повернули? Именно своей критикой ликвидаторов перед лицом рабочих.

— Речь не о том, какими средствами повернули. При умелом лавировании и ценой небольших уступок вы могли бы добиться приемлемой для нас избирательной платформы, общей для обеих сторон. Тогда кампания по выборам прошла бы без затрат тех огромных усилий, которые…

— И потеряла бы всякое политико-воспитательное значение.

— Не думаю. Соглашение на выборах освободило бы наши силы и дало нам возможность втянуть меньшевиков в подготовку партийной конференции.

— Идиллия! Вы думаете, ликвидаторские волки заблеяли бы тогда, как ягнята! Вашу мысль я понимаю так: борьба идет потому, что нет соглашения. А не наоборот ли, товарищ Викентий? Соглашения нет потому, что глубокие причины вызывают борьбу.

— Ну, знаете, этак вы оправдаете всякий раскол!

— Какой раскол? Раскол может быть при разномыслии с людьми одной цели, а у нас не раскол, а смертельная схватка с врагом, который хочет стереть нас с лица земли и уничтожить нашу партию.

Викентий закрыл глаза и провел рукой ото лба к затылку. После недолгого молчания он поднялся.

— Нет, Павел, нет. Мне неопровержимо ясно, откуда в район пошла вся беда: