Шрифт:
Закладка:
Даже отрицание идеи памятника становилось известным стихотворением, как у Владимира Маяковского:
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать на мраморную слизь.
Сочтёмся славою —
ведь мы свои же люди, —
пускай нам
общим памятником будет
построенный в боях
социализм.
Иосиф Бродский писал по-своему:
Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию — спиной.
К любви своей потерянной — лицом.
И грудь — велосипедным колесом...
Однако русским Горацием признали Александра Пушкина. Гораций взывал к Мельпомене, ждал, что она наградит его лавровым венком. Пушкин обращался к России с глубоко выстраданными чувствами, с верой в духовные силы народа, и народ его слышал.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа.
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа...
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал...
Строки Пушкина восходят к Горацию через Державина, переосмысленные и будто впервые созданные. Строки Расула Гамзатова перекликаются со строками Пушкина. На лавры классиков, а тем более Александра Сергеевича, Гамзатов не покушался. Не говорил, как другие, о неслыханной высоте своего «Памятника». Но было и у Гамзатова явно пророческое:
Я памятник себе воздвиг из песен —
Он не высок, тот камень на плато,
Но если горный край мой не исчезнет,
То не разрушит памятник никто.
Ни ветер, что в горах по-волчьи воет,
Ни дождь, ни снег, ни августовский зной.
При жизни горы были мне судьбою,
Когда умру, я стану их судьбой.
И моё имя, как речную гальку,
Не отшлифует времени поток.
И со стихов моих не снимут кальку,
Ведь тайна их останется меж строк[186].
Кто-то сочтёт это творческой дерзостью, кто-то продолжением и развитием традиции, право на которое Расул Гамзатов заслужил.
«Однажды он не то спросил меня, — вспоминал Валентин Осипов, — то ли проверяя себя, то ли утверждаясь в мысли: “Кто имеет право в России после Пушкина написать ‘Памятник’?” Я отшутился. Он написал “Памятник”, но так, что этот стих растворил в себе и скромность самооценки, и самобытность образов и метафор».
Когда уйду от вас дорогой дальней
В тот край, откуда возвращенья нет,
То журавли, летящие печально,
Напоминать вам будут обо мне...
Пусть гордый финн не вспомнит моё имя,
Не упомянет пусть меня калмык,
Но горцы будут с песнями моими
Веками жить, храня родной язык.
На карте, что поэзией зовётся,
Мой остров не исчезнет в грозной мгле.
И будут петь меня, пока поётся
Хоть одному аварцу на земле[187].
Литературоведы часто пишут о влиянии Пушкина на творчество Гамзатова, о яркости их «внутренних солнц», о их возвышающем воздействии на литературу и общественное сознание.
В стихотворении Расула Гамзатова «Поэты пушкинской плеяды» идёт спор о том, стали бы ярче, известнее поэты — современники Пушкина, если бы Пушкина не было, или, напротив, о них узнали лишь потому, что они были современниками Пушкина? Гамзатов разрешить этот спор не берётся:
Никчёмный спор...
У мира на виду,
Что есть предел заманчивой отрады,
Хотя б одну затеплить мне звезду
И стать поэтом пушкинской плеяды[188].
Дагестанцы давно разрешили этот вопрос. Для них Расул Гамзатов — это «наше всё», как в России говорят об Александре Пушкине. В сквере перед Домом поэзии в Махачкале стоят два памятника — Александру Пушкину и Расулу Гамзатову. Пушкин здесь старожил, его скульптуру установили в 1949 году в честь 150-летнего юбилея поэта перед библиотекой, носившей его имя. Бронзовый Гамзатов пришёл в гости к Пушкину позже, когда библиотека перебралась в новое здание, а на её месте возник Дом поэзии.
Ответила на вопрос о поэтах пушкинской плеяды и сама природа: к известному профилю Пушкина на скальном краю по дороге в Дербент добавился профиль Гамзатова неподалёку от Махачкалы. Его обнаружил Анварбек Кадиев. Когда он показал Гамзатову его характерный профиль, поэт был ошеломлён. С тех пор левый край горы Тарки-Тау, если смотреть на неё с обратной от Махачкалы стороны, многие называют «Расул-Тау».
О трепетном отношении Расула Гамзатова к «солнцу русской поэзии» говорит и стихотворение «Ответ Ираклию Андроникову на приглашение с группой поэтов поехать в Михайловское». Гамзатов благодарит давнего друга за приглашение, но ему кажется, что не стоит ехать к Пушкину, в сакральный храм поэзии, большой делегацией.
Хозяин дома окна закрывал,
Чтоб слуха не тревожили сороки,
Когда роиться начинали строки
И с неба ангел стремя подавал.
Там Пушкин творил, мыслил, мечтал, и нарушать эту атмосферу шумной компанией, почти туристической, вряд ли было уместно. Гамзатов видел свой путь в Михайловское совсем иначе:
Со школьных лет до роковой черты
Весь век стихами Пушкина мы бредим.
Давай с тобой вдвоём к нему поедем,
Служенье муз не терпит суеты...
Давай с тобою Пушкина почтим
И, не сказавши жёнам и соседям,
В Михайловское тайно мы уедем
И головы седые преклоним[189].
ВТОРЖЕНИЕ
В начале августа 1999 года Дагестан вновь оказался перед лицом тяжёлых испытаний. Через дагестано-чеченскую границу в республику вторглись отряды боевиков. Кто-то посчитал, что сложные политические процессы разобщили народы, что Дагестан превратился в территорию безвластия и неспособен к сплочённому сопротивлению.
Расул Гамзатов осудил вторжение, попрание вековых традиций добрососедства. Тем более что после событий в Чечне 1994—1996
