— Его Светлость весьма щедр.

— Ага, похоже на него.

Как и на залитой кровью гондоле, в этот момент художник не мог сдержать профессиональное любопытство. Перед ним был интересный образ. Вальдемар ван Стекелен нисколько не являл собой монументальную фигуру командира: выглядел более бандитом, чем полководцем. Однако же бандитом выдающимся. Аура которого имеет определённую притягательность.

А ещё он совсем не казался счастливым. Несмотря на то, что грязь не липла к совести и денег явно хватало. Нечто бывшего наёмника тяготило. Явно не старые военные грехи. Тогда что же?

— Вы, мастер ван Вейт, предвзято смотрите на меня. Как и любой лимландец… Знаете, я люблю Балеарию за одно: тут никому нет дела до моего прошлого. Совершенно. Всем просто наплевать. Ну что вы скривились? Вот так новость — балеарцам наплевать на несчастья нашей родины! Так вы не тешьте себя иллюзиями. В Стирлинге на наш край точно так же всем насрать.

Война для любого лимландца была темой очень болезненной. Никто в Ульмисе не хлебнул от неё больше. И хотя Клас ван Вейт не солгал насчёт великой удачи его семьи, развивать беседу обо всём этом не хотелось.

Особенно с человеком, виновным в столь многих бедах Лимланда.

— Если позволите, господин ван Стекелен, не станем говорить о войне. Вы явно позвали меня для чего-то иного.

— Ага.

Наёмник спихнул с софы одну из девушек — и шлёпнул её, направив к художнику. Куртизанка охотно пересела на колени ван Вейта, а тот сопротивляться не стал. Пусть. Собеседник был не из тех людей, которым стоит перечить без нужды — даже пребывая под защитой Тайной канцелярии. Это просто неразумно.

— Так о чём же вы хотели говорить?

— А… Напишите мне портрет.

— Ваш?

— Чу! Побойтесь Нечистого. Кому нужна моя рожа на холсте? Другого человека.

— Которого?

Прежде чем ответить, Вальдемар выпустил пяток густых колец дыма.

— Одного человека, которого никогда не видели, скорее всего. Но это не страшно: мне важен сам образ. Нет, конечно, только после портрета канцлера! И я щедро заплачу. У меня гораздо больше денег, чем можно просрать на вино со шлюхами. Хоть они здесь и дорогие.

Идея поработать на Вальдемара ван Стекелена была одновременно отвратительной… и столь же притягательной. Никуда ван Вейт не мог деваться от извечного дуалистического противоречия, свойственного людям искусства.

И сама задача, похоже, была нетривиальной.

— Что же это за человек? Что вы о нём помните?

— Человек, которого я не видел давно. Лет десять, наверное… точнее сказать не могу. Это очень необычный человек.

— Чем же он необычен?

— Ха… Представьте: как бы вы изобразили саму Войну в человеческом обличье?

Мастер ван Вейт никогда об этом не задумывался. Антропоморфная персонификация войны… интересно! Его соотечественник продолжил прежде, чем художник успел что-то сформулировать.

— Ну знаете, мастер ван Вейт... Что-то не совсем человеческое, даже по фигуре. Худое, словно скелет. Уродливо искривлённое, возвышающееся над вами. Такое высокое, что я ростом едва ли по плечо буду — а я, как видите, не карлик! Оно тянется к вашему горлу костлявыми пальцами. Всё в мерзкой сыпи, будто трупные пятна. С глазищами, которые ни хрена не выражают. Ну что, картинку представили?

— Вполне.

Образ и правда начинал вырисовываться в голове художника. Причём достаточно ясно, чтобы ван Вейт начал кое о чём догадываться. Если правда так… Занятно же обернулся разговор, от которого поначалу хотелось уклониться!

— И зачем вам этот портрет, позвольте полюбопытствовать?..

— Хороший вопрос!

Наёмник одним глотком осушил бокал, потребовал налить ещё — исполнять распоряжение было некому, кроме черноволосой девушки на коленях Вальдемара. Она не уклонилась, но и торопиться особо не стала. Ван Стекелен успел ещё пару раз затянуться из трубки.

— Знаете, мастер ван Вейт, как умер мой отец?

— Погиб в Лимланде под конец Великой войны, если не ошибаюсь. Кажется, когда в очередной раз выбирал удобную сторону?

— Вроде того.

Ван Стекелен освободил руку от бокала, вытянул её перед собой. Крепкая рука, это было видно сразу. Она ничуть не дрожала.

— Смотрите, мастер. Я уже не юноша — и пью каждый день, пока не упаду. Да ещё курю всякую дрянь. И мои сомнительные подвиги остались далеко позади: нету больше войн, где можно славно подраться. Люди вроде меня теперь никому в Ульмисе не нужны. Так лишь… Ручная бестия при балеарском дворе… Пёс, от которого толку хер, да выгнать жалко. Но я, как видите, сохраняю руку твёрдой. Каждый день забочусь об этом, пока не начинаю пить. И знаете, для чего?

— Для чего же?

— Только для одного, мастер.

Вальдемар наклонился вперёд: теперь его глаз стало совсем не видно. Только гнилой оскал и шевелящиеся при речи бакенбарды.

— Двадцать лет назад человек, о котором мы говорили, убил моего отца. Не из воинского долга, не ради денег, даже не из-за бабы — а по причине иной. Которую трудно объяснить в двух словах. И он сказал тогда мне, совсем ещё пацанёнку: у тебя, дескать, будет возможность поквитаться. Если не сдохнешь прежде. Я пока что не сдох. И сохраняю руку крепкой, мастер ван Вейт, чтобы убить того человека, едва снова представится случай.

История увлекла художника. Он больше не сожалел о встрече. Образ врага заиграл для Класа ван Вейта новыми оттенками привычных красок — следа которых не было пять минут назад. Наверное, охватившие художника чувства явно выразились внешне. И мерзкая улыбка кондотьера выражала многое.

Только куртизанки оставались безмятежны: они наверняка не знали лимландского.

— Снова? Выходит, такой случай вам уже представлялся?

— Было дело, да только убить этого гада нелегко. Итак, мастер! Я хочу, чтобы вы написали портрет человека, которого сами никогда не видели, но которого мне никак нельзя забывать. Так что?.. Мы договоримся?

Глава 13

Разумеется, Лопе де Гамбоа не соврал: о Фиделе позаботились в тот вечер наилучшим образом. Обработанная и зашитая рана на утро почти не беспокоила — если можно назвать утром время окончания сиесты, когда Фидель наконец-то проснулся.

Этот дом наверняка принадлежал Тайной канцелярии, но в таких Фидель ночевал куда реже, чем хотелось бы. Богатый особняк, где и спалось-то совсем иначе! Тайных дел мастер принял ванну, побрился, облачился в свежую одежду — не дороже прежней, но весьма добротную. Старый нож отправился за голенище, а рядом со своей эспадой Фидель