— Это были тремонцы? — первое, что пришло Фиделю в голову.

— Они самые. Лоренцо Монтоливо знал об их приезде, однако не мог рассказать, как подлецов найти. Они не такие уж глупые! На подобную рыбу не ходят с острогой: потребны крючок и хорошая наживка.

Вот, значит, какую роль сегодня исполнил Фидель. Непонятно только, какой смысл провоцировать ещё одну бойню в городе, рискуя и упустить шпионов, и потерять Фиделя — не самого, как он смел надеяться, бесполезного человека. Об этом и был следующий вопрос: нечаянный, потому что не следовало спрашивать подобное.

— А здесь, Фидель Ривера, уместна другая метафора. Уже охотничья: предпочитаю убивать одним выстрелом пару уток. Ты обратил на себя внимание, но я многократно проверяю людей, которым планирую доверять. Было любопытно взглянуть, как ты выкрутишься из серьёзной передряги. Вот мы и решили, что будет хорошей идеей подсунуть тремонцам тебя: под видом человека, который их заинтересовал.

Фидель едва не рассмеялся. Это ведь шутка с двойным дном! Знали бы тремонцы, что у них практически в руках был не какой-то бумагомарака из Первого секретариата, пусть даже обладающий ценными сведениями… Незваные гости Марисолемы могли поквитаться с человеком, убившим брата их ненаглядного герцога. Прирезавшим его собственными руками. И никогда о том не узнать, вот потеха!

— Их было человек десять. Многовато…

— Всего их дюжина, а за волком в овечьей шкуре пошло девять: ты почти верно сосчитал. Это удивительно, учитывая обстоятельства! Тремонцы делают кое-какие успехи, но мне отрадно видеть, что им по-прежнему далеко до Тайной канцелярии Её Величества. Грубая работа, согласись. Не в твоём стиле.

— Не в моём. Они работают топорно.

— Да, «топорно»… Отличное слово. Просторечное, но точное. Тремонцы рубят там, где мы делаем точный, тонкий надрез. Итак: ты убил четверых, а четверо тех, от которых оторвался, уже арестованы. Уверен, до утра будут схвачены и оставшиеся.

— Вы сказали «девять». Был ещё всадник.

— Да, именно «был». Ещё раз поздравляю, Фидель Ривера: ты окончательно подтвердил свою репутацию. Я как раз подыскивал именно такого человека… Того, кто способен на многое, но мало кому известен.

Фидель сейчас с удовольствием разразился бы бранью, но пришлось сдержаться. Не самая безобидная из проверок, что говорить, а роль живца — тем более не отрадная. Он всегда был для Тайной канцелярии пешкой: той самой, которая способна съесть любую фигуру, но которую без колебаний подвергнут опасности, когда это выгодно. Или вовсе принесут в жертву. Да, ощущение знакомое. Но к такому не привыкнешь.

Зато был добрый знак: Лопе де Гамбоа охотно рассказывал Фиделю детали, совершенно его не касающиеся. Так могут говорить только в двух случаях: плохом или хорошем. На плохой эта ситуация совсем не походила. А значит, Педро оказался прав! Только что Фидель поднялся по карьерной лестнице — и как знать, сколько ступенек разом перемахнул…

Лопе де Гамбоа продолжал:

— Итак, Фидель, мы расстанемся у Тайной канцелярии. Я выйду, а ты поедешь дальше, но ни о чём не беспокойся. Тебя отвезут в приятное место. И там о герое вечера славно позаботятся: получишь всё, чего пожелаешь. Ты не ранен?

— Совсем немного.

— Тебе окажут помощь. И не скромничай в том доме, прошу! Ты верный и талантливый слуга Балеарского королевства, а такие люди достойны лучшего.

Хоть дерьма Фидель сегодня хлебнул порядочно, слышать такое от самого третьего секретаря Тайной канцелярии было восхитительно. Лучше ночи с той девкой. Почти не хуже памятника на площади!

Карета вскоре остановилась. На прощание Лопе де Гамбоа сказал:

— Хорошенько наберись сил! Завтра вечером у тебя очень важная встреча. Очень важная! Доброй ночи.

Гамбоа вышел, а экипаж покатился дальше по улице, залитой бледным светом луны.

Тело обмякло, Фидель буквально растёкся по мягкому сиденью. Лишь теперь он ощутил смертельную усталость. Бастард отличается от законного отпрыска тем, что просто так от судьбы получает немногое. Ублюдок должен сам всё заслужить.

Тремонские псы сгинули. Отправились кто к Нечистому, кто в застенки Тайной канцелярии — это ещё хуже. А вот Фидель был жив, практически невредим. И карета везла его в новый этап жизни.

Глава 12

Клас ван Вейт не был лишён тяги к приключениям — иначе не путешествовал бы по Ульмису так много. Однако приключений балеарских ему хватило на годы вперёд.

Потребовалось много выпить, чтобы оправиться от событий на гондоле. И даже не только выпить: Фидель угостил лимландца зёрнышком маковой смолы. Прежде Клас ван Вейт избегал этой субстанции, поскольку видел много портовых городов — а потому и много людей, коих привычка к такого рода курению привела на дно более глубокое, чем океанское.

Но в этот раз отказаться он не смог.

Художник плохо помнил, как они провели остаток вечера: были в дорогой таверне и ещё более дорогом борделе, это точно. Прочее напрочь стёрлось из памяти, и ещё несколько последующих дней остались слегка в тумане.

Теперь лимландский мастер менее всего желал будоражащих событий. Герцог Тормалесо отнёсся к нему с пониманием: уже неделю не вызывал к себе, не требовал продолжения работы. Более-менее придя в себя, ван Вейт решил посвятить остаток свободного времени знаменитым домам Марисолемы, куда его охотно приглашали. Уже скоро предстояло взяться за работу, навёрстывать упущенное.

Канцлер сдержал ранее данное обещание: дамским вниманием лимландец был весьма обласкан. Он не вникал, кто из этих прекрасных женщин — столичные куртизанки, а кто — благородные дамы свободных нравов. Главное, что художника они вполне искренне увлекли.

Марисолема блистала контрастами. Художник уже познал мрачную сторону столицы, но на первом плане оставался город-праздник. Жизнь тут вечно била ключом — прямо как кровь из раны тремонца, долго умиравшего в лодке.

И сейчас художник был в богатом, модном доме. Честно говоря, он толком не помнил, у кого именно гостит: марисолемская роскошь совсем замылила глаз. Опять центр города, опять кругом — самые богатые и знатные люди. Изысканные, искушённые, пресыщенные. Как всегда, звучала прекрасная музыка: мастеров обращаться со смычками и клавишами в столице хватало. Кто-то громко смеялся, кто-то перешёптывался. Воздух благоухал, мягкий свет расслаблял глаза. Лица — знакомые, полузнакомые, незнакомые вовсе, проносились мимо одно за другим.

Клас ван Вейт был доволен: последствия пережитого улетучивались. Не о чем тревожиться в таком великолепном месте! Но в тот момент, когда художник менее всего ожидал подобного,