Гвоздики распускались под ее ловкими пальцами.

– Дышкович был старше меня на несколько лет, но уже выглядел как вепрь с его родового знамени. Громко смеялся, много пил, усаживал служанок на колени. Несколько раз пытался подраться. Мать тогда сказала, что скорее выбросит меня в Перламутровое море, чем отдаст ему – ох слышала бы ты, как она злилась, но отец думал о своем.

Кригга никогда не видела князя Хортима, но наслушалась разного. Одни говорили, что он трус и Кивр Горбович стыдился того, что он его сын; другие – что теперь он пьет вражью кровь, а своих пленников истязает не по-человечески.

– Я думала, матушка обрадуется, если меня минует участь жены Дышковича.

– Не обрадовалась?

– Что ты. – Вилдзе посмурнела. – Она уверена, все стало гораздо хуже.

Высокий звук взлетел и опустился. Песня Рацлавы стала чуть громче, и Кригга, уже привыкшая к ее тихой музыке, вновь обратила внимание на свирельную трель – звонкую и журчащую, как ручеек.

Обыкновенно Рацлава сидела там, где вышивала Кригга. Ее можно было совсем не замечать – Рацлава редко участвовала в разговорах и почти не подавала голос. Княжна была не против ее присутствия, а Кригге было спокойно, если Рацлава находилась рядом. В княжьем тереме было много комнат, а еще больше – незнакомых людей, и вне девичьей горницы Рацлава чувствовала себя совершенно беспомощной.

Но даже страх перед неизвестным не помешал ей расцвести.

Кригга поправила шитье на коленях и обернулась в ее сторону. Рацлава сидела на лавке у самого окна, серебряная в медно-золотом свете. В последние дни она сияла от счастья и выглядела настоящей красавицей. В ее-темных косах виднелись серые ленты – цвет выглядел холодным, жемчужно-белым. Платье ей не шло, оно было шафрановое, с позолоченными пуговицами, и казалось, что ткань гаснет, соприкасаясь с ее кожей.

Кригга знала, что так радовало Рацлаву. Несколько дней назад, на исходе лета, она пролетала над полем брани в теле хищной птицы. А как вернулась обратно, сообщила двору, что Сармат-змей убит.

Не просто убит, а пал от руки князя Хортима – большего Рацлава не сумела разобрать. Поднялась суматоха, приправленная неверием и радостью. Княгиня принялась расспрашивать о судьбе своего старшего сына – тогда Рацлава спряла новую песню. Она долго его искала, а потом сказала, что княжич Микула жив; правда, над ним постоянно суетились лагерные лекари – Рацлава в теле мотылька решила, что он был тяжело ранен. Кригга думала, что не стоило говорить матери, как тяжелы раны ее ребенка. Но если Рацлава и лгала, то только для того, чтобы выжить – уж точно не затем, чтобы поберечь чьи-то чувства.

Кригга отвернулась и вновь принялась вышивать лилии на платке.

Княжий терем замер в ожидании праздника – никто бы не стал отмечать кончину Сармата раньше, чем об этом написали бы князь Хортим или княжич Микула. Но в тот день Кригга не испытала ни радости, ни сожаления. Ничего.

Наверное, это был страшный сон Сармата. Женщина, которой он играл, отнеслась к его гибели с совершенным равнодушием, будто никогда его не знала.

– …я беседовала с ним однажды. С князем. – Карие глаза Вилдзе были добрые и лучистые. Щеки покрывал красивый румянец. – Хотела узнать, таков ли он, как о нем говорят. Не знаю, добр он или зол. Местами он был и учтив, местами – странен, почти резок, но… Он мне нравится. Не знаю, почему, но нравится. Надеюсь, он меня полюбит.

Война еще не закончилась, а Хортим Горбович не вернулся, но, казалось, Вилдзе даже не допускала мысли, что ее жених может погибнуть. Сердце Кригги наполнилось теплом: какая княжна хорошенькая в своей надежде на лучшую долю! Это не Кригга, мучившаяся, как с культей, со своей отцветшей любовью – неправильной, болезненной, выращенной из одиночества и страха.

Она улыбнулась.

– Матушка говорит, что он уродлив. – Вилдзе внимательно смотрела на гвоздики. – Я не согласна. Да, на его лице хватает шрамов, но… У него красивый ястребиный нос. А глаза как угольки. Ресницы длинные и черные – как я хочу, чтобы такие ресницы были у наших дочерей.

– Обязательно будут, княжна. – Кригге захотелось ее обнять. – Если хочешь, обязательно будут.

Вилдзе глянула на нее, приподнялась над шитьем. Положила руку ей на предплечье – раньше Кригга ни за что бы не поверила, что ее будет подбадривать староярская княжна. Но все же для всех в этом тереме она была не просто деревенской девкой, а женой Сармата-змея.

Кто же она ему теперь? Получается, вдова?

– А чего ты хочешь? – спросила Вилдзе. – Я могу тебе помочь?

Кригга хотела, чтобы война закончилась. Чтобы у Рацлавы получалось ткать новые, куда более сложные песни, которые слушали бы и князья, и ханы, и горожане от Старояра до Волчьей Волыни. Чтобы Лутый высоко взлетел при Хортиме Горбовиче и стал ему советником и другом – так ему больше не придется бродяжничать между Черногородом и Матерь-горой. Чтобы год был урожайным. Чтобы зима была теплой и снежной. Чтобы у людей, которые этого жаждут, рождались сыновья и дочери – с черными ресницами или со светлыми, неважно. Чтобы в храмах богов больше благодарили, чем упрашивали о милости. Чтобы восстанавливали крепкие дома не месте прежних, сожженных. Чтобы строили корабли, которые везли бы товары с одного края Княжьих гор на другой.

Кригга не знала, чего она бы хотела для себя. Может, чтобы исчезла прореха в ее душе. Прореха все росла и росла, превращаясь в темную зияющую бездну, готовую поглотить Криггу целиком, если она хоть раз решится осмыслить все, что с ней случилось.

– Нет, княжна. – Она смущенно высвободила руку. – Ничем ты мне не поможешь.

* * *

Звяга, человек князя Хортима, прочистил горло и выступил вперед.

– Мой господин, – сказал он, – шлет свадебный подарок.

Он поклонился Люташу Витовичу, занимавшему княжий престол, – по мнению Совьон, следовало сделать это куда раньше. Но Звяга был молод, дерзок, и кровь в его жилах вскипала от довольной радости – Совьон успела изучить его за дни пути до Старояра.

– Разреши показать его, княже.

Люташ Витович сложил руки на животе и мелко кивнул.

– Разрешаю.

Да уж, мысленно хмыкнула Совьон. Такой подарок его род оценит.

Звяга развернулся, тряхнув каштановыми кудрями. Торжественно взмахнул рукой, и к нему шагнул другой воин из дружин Хортима Горбовича – поклажа была слишком ценна, чтобы доверить ее одному человеку. Звяга взял мешок, распустил узел. Выбросил то, что было внутри.

По полу покатилась рыжекосая голова.

Совьон неодобрительно поморщилась: прямо по коврам. Жалко ведь!

Люташ Витович