Шрифт:
Закладка:
И освобождение патриарха было весьма рискованным шагом, так как непосредственным его следствием была консолидация церкви вокруг патриарха и, следовательно, усиление ее независимости.
Каковы были причины, побудившие патриарха написать свое заявление о признании ошибок?
Мы, разумеется, полностью отвергаем мысль о страхе за жизнь, который мог руководить патриархом в его действиях. Такое объяснение совершенно не соответствовало бы его характеру и всей его прошлой деятельности. Для того чтобы открыто выступать с антисоветскими протестами в 1919 году, в разгар красного террора, в эпоху массовых расстрелов, находясь в Москве, — нужно было иметь гораздо больше мужества, чем придерживаться той же линии в 1923 году, в эпоху нэпа. Не подлежит сомнению, что расстрелять патриарха в 1923 году было гораздо труднее, чем в 1918 году.
В 1918 году расстрел прошел бы почти незамеченным и произвел бы, вероятно, на современников столь же малое впечатление, как расстрел Романовых в Екатеринбурге, Колчака в Иркутске, епископов Ермогена и Андроника и т. д. — просто одной контрреволюционной фигурой стало бы меньше, только и всего.
Между тем в 1923 году, в эпоху гласности, некоторой законности, восстановления международных связей — выстрел в патриарха прозвучал бы на весь мир, отозвался бы в миллионах сердец, потряс бы миллионы людей. В 1918 году никому не приходило в голову за границей поднимать особый шум из-за расстрелянных епископов. В 1923 году имя Тихона не сходило с газетных столбцов во всем мире.
И патриарх об этом знал, знал он и о нотах Керзона (в его защиту) и о сравнительно мягком приговоре лидерам эсеров и Яну Цепляку. Не мог не знать, ибо до мая 1923 года изоляция патриарха была лишь условной:
он получал огромное количество передач с воли, получал письма, поддерживал почти регулярную связь со своими сторонниками. Вряд ли патриарх мог поэтому чувствовать себя подавленным и покинутым. Сведения, приходившие с воли, должны были, наоборот, вливать в его сердце надежду и бодрость.
Наконец, если представить себе, что заявление от 27 июня патриарх написал в состоянии минутного малодушия и душевной депрессии, то вполне законно встает вопрос, почему, будучи на воле, окруженный восторженными почитателями, более авторитетный и духовно сильный, чем до ареста, патриарх не только не взял обратно своего «Покаяния», но, наоборот, неоднократно подтверждал его. Не подлежит сомнению, что здесь перед не случайный, минутный приступ малодушия, а вполне сознательная и последовательная линия. Какова же эта линия?
Цель патриарха можно сформулировать в двух словах: сохранить русскую Церковь, верную традиционному православию и независимую от удаоства, на базе «мирного сосуществования» с Советской властью.
О том, что речь шла не о подчинении, а только о «мирном сосущес-овании», свидетельствует категорический отказ патриарха от принципа пегистрации» — от согласования с властью назначения епископов и от аких бы то ни было мероприятий, которые означали бы вмешательство государства во внутренние дела церкви.
«Я посылаю епископов на юг, а власть их посылает на север», — так характеризовал создавшееся положение патриарх в 1924 году. (См.: Троицкий. По поводу книги протопресвитера Польского. Белград, 1955.)
Патриарх проводил свою линию последовательно и четко, без громких слов и оперных жестов, однако так, что ни у кого не возникало никаких на этот счет сомнений и неясностей.
В первой части нашего труда мы сравнили патриарха Тихона с образом М.И.Кутузова, каким он нарисован в романе Л.Н.Толстого «Война и мир».
Подобно Кутузову патриарх Тихон — простой русский человек — соединял в себе сознание своей правоты с чувством реальности. Подобно Кутузову, он делал великое всенародное дело — сохранял для народа его святыню, драгоценное духовное сокровище — Православную Церковь.
Наконец, когда речь идет о патриархе Тихоне после освобождения из заключения, невольно сравниваешь его с одним простым и сильным духом русским человеком — с Японским апостолом архиепископом Николаем.
«Самая война России с Японией доставила владыке немало душевных страданий, — говорит его биограф. — Как только выяснилось, что эта война неизбежна, возникает вопрос — останется ли епископ при своей пастве или уедет в Россию. Конечно, он остался. Но сердце его вдвойне страдало за родину, которую он так горячо любил, и за Японскую церковь.
От имени японских христиан он прислал русским пленным братское приветствие или послание.
«Возлюбленные братья во Христе! — читаем мы в этом послании. — Примите поздравление православных христиан юной японской церкви с Пресветлым праздником Воскресения Христа.
В свете этого праздника мы обращаемся к вам. В этом свете, свыше сияющем, исчезает различие народностей. Вошедшие в круг сего сияния уже не суть иудей или эллин, русский или японец, но все одно во Христе, все составляют одну семью Единого Отца Небесного».
(ПлатоноваА. Апостол Японии. Петроград, 1916, с. 57, 71.)
Подобно св. архиепископу Николаю во время русско-японской войны, патриарх Тихон считал (этому научил его горький опыт предыдущих лет), что Русская Церковь должна быть «над схваткой», но для этого было необходимо, чтобы она отмежевалась от контрреволюции и перестала быть «пятой колонной» в Советской России.
Разница между патриархом Тихоном и обновленцами та же, что и между патриархом Тихоном и его преемниками — на первый взгляд несущественная, почти неуловимая, и в то же время неизмеримо глубокая.
Апостол Павел и Победоносцев — лояльность по отношению к государству и порабощение государством церкви. В сопоставлении этих исторических образов постигается та бездонная пропасть, которая разделяет представителей различных течений в 1923 году.
И народ православный понял эту разницу — пошел за патриархом. Дело здесь не столько в личности патриарха, сколько в принципе. «Не позволим насиловать нашу совесть и навязывать нам пастырей, которых мы не желаем», — говорили люди и шли за патриархом. «Тихоновцы» в 1923 г. были, таким
