Шрифт:
Закладка:
Ширам перевел взгляд на изваяние и чуть заметно ухмыльнулся шутке сородича.
— А дальше мы только и успевали привозить во дворец новых и новых заговорщиков. Кого там только не было!
— Да, я обратил внимание, — хмыкнул саарсан, вспоминая искаженные лица казненных.
— Ладно, об этом потом. Что еще нового… Опять скверные вести с севера.
— Море наступает?
— Да. Затопило еще изрядный кусок побережья. — Мармар на миг задумался. — В столице появился новый проповедник. Здешние зеваки от него в восторге, он умеет увлечь и запугать толпу своими видениями гибели мира…
— Что нам до него?
— Только то, что по его словам выходит: в гибели мира, и вообще во всех бедах Аратты, виноваты накхи. Прямо, конечно, ни в чем нас не обвиняет — попробовал бы он, — но… Раньше в нашу часть города ходили торговцы, а сейчас на площади во всякий день можно устраивать конные учения…
— А сколько наших воинов сейчас в городе? — поинтересовался саарсан.
— В отряде Жезлоносцев — двенадцать дюжин, а всего в столице полтысячи человек, пожалуй, наберется.
Ширам кивнул.
— А еще, — добавил его брат, — Ардван расспрашивал, нет ли вестей от тебя. Он полагал, что мы, накхи, можем как-то обмениваться мыслями. Просил разведать, жив ли ты и что сталось с его сыном. Он ужасно переживал, что вы пропали бесследно, и обещал Исвархе небывалые дары, если они сотворят чудо и вернут вас живыми.
— Что ж, это дело государя и Исвархи, — устало бросил Ширам. — Нам и без того есть кого благодарить. — Он увидел спешащего к фонтану слугу. — О, а вот, кажется, и вода для омовения готова.
* * *
— Сласти из жарких южных пределов! — кричал торговец у распахнутых дверей лавки. — Слаще меда, слаще женской любви! Взгляните на них, господа! Они подобны россыпи самоцветов! Их делают из прозрачного сока редчайшего алого клубня с юга Аратты, слаще которого нет ничего на свете!
Хаста едва глянул на торговца. Когда он отправлялся в путешествие, этой лавки здесь еще не было. Но, судя по чеканной диадеме над входом, крикун поставлял сласти прямо ко двору. Аоранг остановился перед входом, вспомнив свою первую встречу с царевной, и мечтательно улыбнулся:
— Знаешь что, ты пока иди к святейшему, а я тебя догоню. Только зайду сюда.
— Соскучился по сладкому? — ухмыльнулся Хаста.
— Это не мне… Иди, я догоню!
Хаста пожал плечами и направился к храму, размышляя о том, что мохначи, пусть даже самые умные и образованные, все же остаются дикарями. Так бы и сказал — хочу, мол, сладкого! Не ему, надо же! А кому, святейшему Тулуму?
Дорога была пустынна. Впрочем, улицы Верхнего города редко заполнялись народом. Обычно среди дня тут можно было увидеть трех-четырех слуг, спешащих по своим делам, или пышное шествие какого-нибудь вельможи, направляющегося ко двору повелителя, чтобы вечером с неменьшей торжественностью вернуться обратно. Тогда уж здесь были бы и скороходы, и рабы с опахалами, и стражи. Но в этот час вдоль улиц гулял ветер, вздымая утоптанную ногами и копытами пыль.
Ухватив поудобнее котомку с записями, Хаста легко шагал, радуясь скорой встрече со своим учителем и благодетелем Тулумом. Данное им поручение было выполнено безупречно. Еще бы — царевич жив, и во многом благодаря именно его усилиям; сам он побывал в столь дальних краях, о которых никто из жрецов и не слышал, и привез подробнейшие путевые заметки и зарисовки. По этим заметкам сможет пройти любой, кто последует за ним. А сколько описано примечательных мест, зверей, племен и их обычаев…
Тяжелая рука легла ему на плечо. Рыжий жрец повернулся. Позади него стояли двое рослых воинов городской стражи.
— Ты Хаста, человек Тулума? — спросил один из них, здоровенный полукровка, каких часто набирали в стражи порядка.
— Я — жрец Хаста. — Он попытался придать голосу высокомерное звучание и стряхнуть с плеча руку. — Ты не имеешь права…
Но воин лишь сильнее сжал пальцы:
— Начальник городской стражи велел доставить тебя, будь ты хоть хранитель алтаря в главном храме Солнца. Идем с нами. И не вздумай сопротивляться, если не хочешь изведать вот этого!
Полукровка встряхнул висевшую у него на запястье граненую дубинку, усеянную рядами бронзовых шипов.
У Хасты чуть не подкосились ноги от ужаса. Он тут же вспомнил отрубленные головы в коридоре смерти. Многие лица ему доводилось видеть прежде. Неужели и святейший Тулум был среди них?! Нет, он не мог бы пропустить такое! А может, правитель не пожелал выставлять голову брата? Как иначе объяснить то, что с ним сейчас происходит?
— Идем, идем. — Старший из стражников потянул его за руку. — Не заставляй нас ждать!
«Меня казнят, — стремительно мелькали мысли в сознании у Хасты. — Но сначала будут пытать, иначе не стали бы вот так хватать посреди улицы. За что? Да, в сущности, какая разница за что!»
Ему припомнились давние годы, такие же городские стражи в далеком Майхоре, которые как-то излупили его за то, что он стащил лепешку с прилавка. Тогда он отлежался в высокой траве, скуля от боли и питаясь лишь росой. Больше городским стражам поймать его не удавалось… Словно проснувшись, в молодом жреце вдруг ожил тот голодный мальчишка.
— Ой я несчастный! — слезливо завопил он, извиваясь в руках стражей.
— Эй, уймись! — прикрикнул полукровка.
Но в этот самый момент зубы Хасты впились ему в большой палец. Стражник заорал от неожиданной боли и разжал руку. В тот же миг рыжий жрец боднул его головой в живот, опрометью бросился вперед, перемахнул через ограду какого-то сада и упал в кусты с другой стороны. В тот же миг он услышал за спиной гневный голос Аоранга:
— Что тут происходит? Как вы посмели поднять руку на жреца?
Мигом сообразив, что получил отсрочку, Хаста вскочил на ноги и быстро огляделся. Заметив перед собой резной садовый домик, он сквозь распахнутое окно проскользнул в него, подпрыгнул, ухватился за стропило и спустя мгновение притаился на нем в ожидании возможной погони. За оградой все еще раздавались резкие голоса мохнача и возгласы городской стражи.
— Уберите руки! — отчетливо слышался звучный голос Аоранга. — Я пойду сам. Мне бояться нечего, я ни в чем не виновен!
«Беги, глупец!» — хотел крикнуть ему Хаста, но страх за себя заставил его промолчать.
«Пусть разбираются, — мелькнуло в его голове. — А я пока схоронюсь. Ну а как все уляжется, тихо проберусь в храм… Может, все же
