— Да, мой милый брат, только тогда я не знала, что он «экзотичный актер из Тэта», как говорила Гемера, хотя можно было бы догадаться.

Беллаторец засмеялся и тоже налил себе чай, невинно улыбнувшись.

— Я не совсем актер, это скорее случайность, учитывая, что я изначально хотел именно ставить спектакли, но владелец Кадатского театра попросил меня принять участие в старом проекте, чтобы сделать рекламу за счет моей внешности.

— Да, кажется, ты быстро стал популярен.

Нервно сжав пальцами карандаш, я окончательно выпал из разговора. На миг все общение с Давидом, его понимание и одобрение показались просто фарсом, но я отчаянно гнал эти мысли из головы.

Смею ли я претендовать на толику внимания гостя, или я так и останусь «лишним» как пророчил мне Мом?

Лишний, третий, как клеймо с коим я обязан жить.

— Простите, я так и не знаю вашего имени. Позвольте представиться, Давид Остад.

Давид чуть наклонился вперед, протягивая руку.

— Серафина Блэквуд.

Сделав ответный жест, Софи сжала ладонь беллаторца, но тот ловко перехватил ее и прикоснулся губами к тыльной стороне, мое горло сдавило невидимой удавкой.

Умоляю, не на моих же глазах.

— Приятно с вами познакомиться.

Посмотрев на реакцию гостя, я захотел уйти, оставив их наедине, лишь бы не видеть, насколько сильно он заинтересован моей сестрой. Я чувствовал отголоски ревности и злости, но их затмевали страх одиночества и отчаяние.

— Что ж, вижу, работа кипит, так что не буду мешать вам, приятно было пообщаться.

Быстро поцеловав меня в висок, Софи ободряюще похлопала по плечу и отдала свою чашку, поспешив выйти из библиотеки. Я с некоторым удовольствием, заметил, насколько неприятно для нее особое отношение Давида, но сам гость, кажется, намеренно игнорировал это вместе с моей неловкостью от этой ситуации.

Долго ли это будет так, и как скоро он очарует и Софи? Самоуверенность сестры часто расценивалась мужчинами как вызов, и даже Каин невольно тянулся к ней, желая то ли просто подчинить, то ли окончательно привязать к себе девушку.

— На самом деле я думаю, на сегодня мы сделали достаточно много…

Нервно сжав чашку, я попытался поставить ее на стол, но она тут же выскользнула из моих рук. Тонкий фарфор звякнул, ударившись о паркет, и разбился, разбросав осколки с остатками чая.

— Кажется, сегодня не мой день.

— Ганим, только не вздумай собирать их.

— Не беспокойся, я буду осторожен.

Мысленно я порадовался возможности спрятаться и сохранить лицо, насколько это возможно. Спустившись с дивана и встав на одно колено, я взял самый большой осколок, постарался как можно аккуратнее сложить в него остальные. Давид, заметив это, тут же присел рядом и, подхватив со стола салфетку, тоже постарался помочь.

— Ох, я быстро все уберу, ты все-таки мой гость, и тебе не стоит пачкаться.

— Все в порядке, я правда хочу тебе помочь.

Поджав губы, я украдкой посмотрел на беллаторца и случайно встретил его насмешливый внимательный взгляд. Такая мелочь, но я на миг почувствовал себя намного более значимым. Моя рука дрогнула, но я, словно зачарованный, был не в силах отвести глаз от легкой полуулыбки на его губах. Она дарила мне обещание, лишь тень возможности, но я уже готов был остаться на коленях.

— Ганим, у тебя идет кровь.

— Что?

Растерянно опустив голову, я запоздало ощутил боль и неловко сложил остатки чашки на стол, пытаясь понять, где находится порез. Давид, резко подавшись вперед, сел передо мной и поймал мою руку, сжав кисть. Первым желанием было вырваться, но я, ощутив теплые пальцы на коже, замер, словно кролик перед удавом.

— Д-давид?

Сгорая от смущения, я с трепетом в груди проследил, как беллаторец прикоснулся своими пухлыми, нежными губами к царапине, почувствовав, как его язык мягко прошелся по коже. Боль тут же отступила, а Давид, отстранившись, мягко провел пальцем по затянувшейся ране, убирая едва заметный шрам. В тот момент я чуть было не задохнулся от нахлынувшего жара, беспомощно открыв рот.

— Не могу представить, чтобы кто-то столь прекрасный страдал.

Его тихий голос стал ниже и будто интимнее, прислушиваясь к нему, я окончательно потерял дар речи. Гость, видимо расценив мое поведение как неприязнь, не решался взглянуть на меня, продолжая держать мою ладонь и чуть надавливая на нее большим пальцем.

— Извини, кажется, я поторопил события.

— Н-нет…

— Если ты попросишь, я уйду прямо сейчас.

— Нет, не нужно!

Испугавшись, я подался вперед, желая удержать Давида, и в мгновение ока оказался в его объятьях. Рука, еще секунду назад державшая мою ладонь, легла мне на колено, мягко скользнув выше. Ловушка захлопнулась, я готов был сделать что угодно, лишь бы он остался рядом, я готов был отдать и жизнь, и тело за толику этого внимания, вместе с тем прощая его за то, что было до и будет после этого мимолетного порыва.

— Давид…

Не дав договорить, он закрыл мой рот поцелуем, свободной рукой обняв мою талию и жадно прижимая к себе. Слов больше не требовалось. В комнате стало безумно жарко, я ощутил привкус собственной крови на языке, но охотно ответил на поцелуй, отбросив последние сомнения. Запах пряностей и сандала окутал меня с новой силой, и, вдыхая этот аромат, я растворялся в чужой ласке, почти забывая себя. Казалось, этот миг единения станет мимолетным, вот-вот всё разрушится, и оттого я желал как можно больше получить от Давида.

Не помню, как мы оказались в моей спальне, но это и не было важно. Чужие руки ловко стянули мою одежду, дав возможность насладиться прикосновениями к своей коже. Губы, до этого момента принуждавшие меня молчать, освободили мой рот, впиваясь в кожу всё ниже и ниже, в шею, ключицы, грудь и живот. Они заставляли сладко застонать, инстинктивно подаваясь к любовнику и вверяя ему всю мою жизнь. С ним я чувствовал себя инструментом в руках опытного мастера, и каждое его действие несло волну удовольствия.

Сильные пальцы стиснули мои бедра, и спустя всего мгновение я едва не задохнулся от новых, привычных и совершенно иных сейчас ощущений. Давид, словно уже изучив мое тело и зная его лучше меня, не задерживался только на ласках, еще больше вжимая в постель.

— Если бы боги видели меня сейчас, они бы умерли от зависти, Ганим…

Горячий шепот коснулся моего уха, но меня хватило лишь на полустон-полувсхлип. Словно утопая в этой сладкой муке, я цеплялся за крепкие плечи и со слезами на глазах лишь беззвучно молил о