Целует с какой-то яростной злой одержимостью, словно нарочно стремясь оглушить, подчинить, ударить побольнее.

Я зажмуриваюсь и позволяю ему так целовать. Мне неважно как, главное, что он… Пусть даже так, пусть хотя бы так…

Отрывается также резко, как и начинал, и тут же его руки властно опускаются на мои бедра.

А потом… О боже… он смотрит мне прямо в глаза, а руки тем временем… ныряют под подол и ползут вверх по моим бедрам. Нагло, бесцеремонно, порочно.

Доходят до самых ягодиц и сильно, на грани пошлости, их сжимают.

А ахаю, и тут же его пальцы находят резину моих трусиков, подцепляют и начинают оттягивать их вниз.

— Гордей, подожди, — в панике шепчу я, пытаясь отстраниться, и хоть немного остудить его напор. — Подожди, пожалуйста, стой!

Он отпускает сразу и сейчас же отступает на шаг.

Дышит тяжело, рвано, отрывисто.

А взгляд исподлобья такой, что готов испепелить меня всю.

Глава 8 Мне тяжело принять его условия…

Я в панике… Дезориентирована, подавлена…

Арина

Я отшатываюсь к стене и тут же судорожно хватаюсь за нее вмиг ослабевшими, дрожащими, и не желающими подчиняться ни одной из даже самых простых команд руками. Так и замираю, охваченная удушающим, обжигающим все внутренности, жарким убивающим все живое вокруг себя пожаром.

Дышу, дышу, дышу.

А он все смотрит и разглядывает меня. Прожигает своим тяжелым, пристальным, буквально пригвождающим к месту, глубоким, дерзким, безразлично-нагловатым взглядом. Которым он проходится по мне с головы до ног и медленно, словно сканируя каждый сантиметр, неторопливо ведет обратно.

Я оступаюсь и крепче вжимаюсь в прохладную гладкую стену.

Ноги отказываются держать даже при наличии твердой опоры под ними и вокруг. Кожу на бедрах жжет, словно после многочасового сидения под палящими лучами солнца.

А виной всему то, что происходило сейчас между нами помимо нашего дикого, лишенного и капли романтики, развязного и по животному безудержного поцелуя.

О боже, его руки были сейчас там, то есть, почти там… Не церемонились и с легкостью добрались почти до самых интимных мест.

Он… он… не вел себя так никогда прежде. То есть, пытался, конечно, но ни разу не делал этого так нагло, развязно и открыто. Никогда не позволял себе…

А сейчас… Что же сейчас…

— Нахера ты затеяла все это, если не готова идти дальше? — цедит Гордей и кажется, что спокойствие дается ему с большим, просто огромным трудом.

Я не знаю, что ему отвечать. Не понимаю толком, действительно, зачем все это затеяла? Я просто так безумно сильно соскучилась и… и… очень не хотела, чтобы он проводил время с другой…

— Гордей, извини, я просто…

Замолкаю и пытаюсь собраться с мыслями, буквально возвращаясь в те времена, когда и пары слов от волнения при нем связать не могла.

Вдруг он снова шагает ко мне и мои рецепторы опять улавливают приятный, головокружительный аромат его лосьона и его гибкого, такого желанного для меня тела.

Я крепче вжимаюсь в стену и окончательно перестаю хоть как-то, пусть даже мало-мальски связно соображать. Но он не трогает больше. Он наклоняется и всего-навсего ведет носом по моему лицу, обнюхивая и щекоча своим будоражащим, нетерпеливо прерывистым дыханием.

— Все такая же красивая, — произносит негромко, а я загораюсь новым, опаляющим кожу пожаром.

Это волнительно до безумия. Приятно и очень, просто необычайно и до мурашек нравится мне. Расслабляет немного и помогает хоть на секунду, но представить, что он все еще что-то чувствует ко мне.

Всего-навсего крошечная, буквально еле ощутимая крупица нежности, и я готова признаться ему, что все еще безумно, практически до умопомрачения и дикой, неконтролируемой тоски, отчаянно в него влюблена.

— Если тебе захотелось поиграть со мной, то лучше сразу оставь эту затею, Бельчонок. Либо до конца, либо никак, — шепчет Гордей, едва добираясь до моего уха, а я снова хватаюсь за ткань его рубашки.

— Либо до конца, либо никак, — повторяет он. — Ты ведь понимаешь, что это значит?

Вскидывает руку и сжимает пальцами мой подбородок.

— И к херам романтику, — произносит, оттягивая слегка мою нижнюю губу и приоткрывая тем самым мой дрожащий рот.

Заглядывает в глаза так, будто собирается прочитать всю душу и даже чуточку больше.

— Это будет жестко. Я просто тупо поимею тебя во все места и отпущу на все четыре стороны.

Он говорит, а у меня пульс стучит в висках так, что за ударами я не могу расслышать биение собственного сердца. Но точно знаю, что оно громыхает так, словно его разорвет и вышвырнет из груди вот прямо в этот самый момент.

А он… убивает меня своими словами… Бьет… так точно, прицельно…

Болезненными, отточенными и попадающими по самому живому ударами. Такими, что не выжить мне уже после них.

***

Рада возникает неожиданно. Дверь распахивается, она застывает на секунду в дверном проеме, сканируя полутемное помещение взволнованным ищущим взглядом.

И пока она стремительным шагом направляется к нам, стуча каблуками и усиленно покачивая бедрами, я радуюсь, что Гордей не требует от меня немедленного, необходимого озвучивать прямо сейчас ответа.

— Вот вы где, Гордей! — наигранно бодро восклицает Рада и подходит буквально вплотную, бесцеремонно оттесняя Гордея от меня.

— А я потеряла тебя, представь? — верещит как ни в чем не бывало, обращаясь исключительно к Гордею и делая вид, что я являюсь всего лишь одним из предметов интерьера.

— Ну, что, пойдем? Ты обещал, что мы потанцуем с тобой, а потом еще разок прокатимся на байке.

Ее согнутая в локте рука ложится на его плечо, длинные тонкие пальцы щекочут его ухо и шею.

Гордей отступает от меня, и позволяет Раде утянуть себя к выходу.

— Думай, Бельчонок, прежде чем подойти ко мне в следующий раз, — невесомо произносят его губы напоследок, после чего они с Радой окончательно исчезают из моего поля зрения.

Как только это происходит, я сползаю вниз, на прохладный пол и обнимаю свои колени. Утыкаюсь в них носом и захожусь в непроизвольном, жалком и некрасивом, но никак не сдерживаемом, громком надсадном плаче.

Глава 9 Я готова

Как можно сказать, что тебе не понравится, если ты ни разу не пробовал?

Арина

Сколько раз за эти месяцы мне было плохо настолько, что, казалось, я умираю и больше никогда, ни при каких обстоятельствах не вернусь к нормальной обычной жизни?

Жизни, позволяющей мне существовать хоть сколько-нибудь сносно, а не так, чтобы с кровью и мясом всякий раз, стоит лишь подумать