Через пару минут вернулся Абрам Борисович.

— Вот скажи мне, Виталий, ты чего ерепенишься? — зашипел на него начальник. — Знаю я этого Гринделя. Злопамятный и мстительный человечишка. Лучше с ним не связываться. Так что сопи в две дырки и занимайся другими уголовными делами… А у нас их немало!

Глава 5. Ужасное преступление в Ягодной слободе

Про «другие уголовные дела» было сказано не для красного словца. В первую очередь майор Фризин имел в виду дело об убийстве четверых детей Федора Богданова, жителя Ягодной слободы, также трижды раненного ножом при нападении на него и его дом банды, состоящей из двух человек. По крайней мере, сам Богданов видел только двоих. Жестокость преступления поражала. Даже «банда разведчика», не гнушающаяся убийствами детей, не была столь кровожадной. Поэтому из-за особой опасности вновь образовавшейся банды дело об убийстве детей было изъято из городского отдела милиции, на территории которого находилась Ягодная слобода, и передано в отдел по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского управления милиции. То есть в производство к майору Виталию Щелкунову.

Суть произошедшего была следующей.

Двадцать второго декабря тысяча девятьсот сорок седьмого года в половине второго ночи или несколькими минутами позже житель Ягодной слободы пенсионер Егор Никитич Феклушин услышал крики о помощи, доносящиеся с территории соседнего дома. Егор Никитич вышел из дома и увидел возле соседской воротной калитки лежащего на снегу человека, прилагавшего немалые усилия, чтобы выбраться на дорогу и позвать на помощь. Ночь была звездной, и отчетливо было видно, что человек серьезно ранен, поскольку на снегу были заметны пятна крови.

Егор Феклушин подошел поближе и узнал в лежащем человеке своего соседа Федора Богданова, однако на всякий случай спросил:

— Федор, ты, что ль?

— Я, — донесся до Егора Никитича слабый голос. — Напали на меня… Суки!

— Кто напал-то?

— Не знаю… Не местные.

Из двух соседних домов на крик Богданова тоже вышли жители — две женщины, Мария Никишина и Дарья Куманец.

Втроем они кое-как приподняли раненого и понесли его в дом. Уже в сенях Богданов остановил их:

— Не шумите, детей разбудите, в избе они спят, — пояснил он. — Вот здесь на лавку меня уложите.

Богданов нажил четверых детей. Все дочери. Самой старшей из них, Варваре, было двенадцать годков. На ней в последние годы практически держалось все домашнее хозяйство. Остальные три девочки погодки: десять, восемь и семь лет. Их мать — супруга Федора — умерла в сорок первом, незадолго до войны. У нее был туберкулез. И все эти годы после смерти жены Богданову приходилось тянуть детей одному.

Сказать, что это было непросто, — значит совсем ничего не сказать. Выживали, как могли, перебивались с воды на хлеб, ладно бы, взрослые дети были бы, понимающие, а тут мал мала меньше! Однако в жизни невозможное порой случается. И никого особо это не удивляет… Из крапивы варили суп; случалось, что где-то удавалось раздобыть овес; жмыхом перебивались; лепешки из лебеды с малой долей мерзлого картофеля казались самым лакомым кушаньем. Много всякого было… А в голодном сорок шестом году младшенькая Наталья едва не померла: есть совершенно было нечего. А тут еще перебои с хлебом нередко случались, которого детям полагалось по карточкам всего-то четыреста граммов на день. Если бы Варя с сестрами не ходила на берег Казанки и не собирала бы там моллюсков, отбиваясь при этом от других детей и даже взрослых, помышлявших отобрать у них добычу, то младшенькой в семье Богдановых в том голодном году точно бы не выжить. Уж слишком она была плоха. Ее (и, возможно, других сестер) спасли именно сваренные в кипятке моллюски, отчасти заменявшие мясо.

Словом, Федору пришлось ох как не сладко. Впрочем, сладко в годы войны и в два последующих в слободе не было, вероятно, никому…

Когда Богданова уложили на лавку, одна из женщин решила заглянуть к детям. Вошла в дом и через минуту вышла белее мела.

— Там… там…

Больше она ничего не смогла выговорить, только указывала дрожащим пальцем на дверь.

Следом за ней последовал Егор Никитич. Через полминуты все услышали, как Феклушин дико заорал. Потом вышел — руки трясутся, глаза дикие… Не в силах что-либо произнести, он вытащил дрожащими руками из кармана мельхиоровый портсигар и достал папиросу. Жадно закурил, пытаясь отыскать хоть какое-то успокоение. Между заскорузлыми пальцами трепыхался красный огонек папиросы.

— Надо в милицию сообщить, — сумел он вымолвить.

— Щас сбегаю к нашему участковому, — заявила Дарья Куманец, поглядывая на Никишину, которая никак не могла прийти в себя после посещения дома Богданова. — А что там? — снедаемая любопытством, спросила ее Дарья, понизив голос.

— Ты не ходи туда. Там дети… — с трудом выговорила Мария Никишина, и от ее взгляда повеяло ужасом. — Все… мертвые…

Федор Богданов застонал и, кажется, впал в забытье. То ли он услышал, что сказала Никишина, то ли совсем ослаб от потери крови. Его облик производил тягостное впечатление.

Куманец, охнув, закутала голову и плечи ветхой шалью и выскочила из сеней. Минут через десять-двенадцать она вернулась с участковым, еще не совсем проснувшимся.

— Что у вас тут приключилось? — спросил он сурово, посмотрев на Никишину и Егора Никитича.

— Там… в избе… Вы лучше гляньте, — указала пальцем на дверь Мария Никишина, не могущая больше ничего вымолвить.

Участковый уполномоченный Лимазин пригнулся, чтобы не удариться головой в верхнюю перекладину дверной коробки (он был высок, ростом под два метра), и тяжелым шагом прошел в избу.

То, что он там увидел, потрясло его больше, нежели когда он на заре своей милицейской службы споткнулся в придорожном леске о труп женщины с распоротым животом, из которого вываливался кишечник.

У всех четверых девочек были проломлены черепа, мозг густой кашицей вытек на одеяла и подушки. Кажется, единственной, кто сопротивлялся убийцам до конца, была младшенькая дочь Наталья. Под конец, израненная и избитая, она пыталась спрятаться под одеялом, надеясь, что это как-то спасет ее. Не случилось…

Когда участковый уполномоченный вышел в сени, его от увиденного слегка трясло. Его нижняя челюсть отвисла, отчего лицо сделалось длинным, выглядело несуразным и совершенно не походило на прежнее, каковым было каких-то несколько минут назад. Глаза выкатились, стали невероятно большими, казалось, еще немного, и они вывалятся из орбит и покатятся по грязному полу сеней.

За непродолжительное время, что Лимазин находился в комнатах богдановского дома, женщины кое-как перевязали Федора, остановив кровотечение. Мужчина немного пришел в себя и спросил про детей. Однако участковый ничего не ответил, лишь