Как мы попали к Вадиму Эдуардовичу домой – представить не могу, я ведь и сам был как будто пьян. А было уже 31-ое число – вот-вот Новый Год! Вошли мы к нему в начале одиннадцатого, – стоял уже день-деньской. Где нас носило порядка четырех часов после игры – ума не приложу. Вадим Эдуардович так и рухнул на пороге своей квартиры, только нам отворила дверь его жена. Деньги высыпались из пакета и…

–Так ваш Щепочкин, оказывается, был женат? – А ведь острым, своевременным и вновь к чему-то подводящим вопросом прервана «сказка» Пряникова, – как на ваш вкус, прозорливый и чуткий читатель, вы не находите?

–Да, Анжела, Щепочкин был женат, конечно, женат; я разве не упоминал? – удивляется Дмитрий Сергеевич. – Но это не важно, мы не о том, жена не имеет значения…

–Действительно, какое значение может иметь жена, – чуть слышно и, скорее всего, одной лишь себе, как мысли вслух, крайне недовольно и даже с некоторым презрением, произнесла Маргарита Олеговна; она все покачивает головой и не сводит глаз с упоенного собственными речами оратора. Данил (и мы вместе с ним), кроме того, ловит вдруг вспыхнувший взгляд своей матери и делает несколько шагов вперед, выводящих его на свет из сумрака. Антонина Анатольевна, судим со стороны глядя, стала как-то особенно сконцентрирована и внимательна, чего прежде мы в ней не наблюдали, и она, конечно, отметила про себя выражение Пряникова, и слова Маргариты Олеговны, несомненно, свою лепту внесли, – иначе с чего было взяться такой реакции?

–Вы знаете, а ведь не зря я все-таки пред вами только что о Щепочкиной Галине так размазал. (Это, вероятно, пока мы были заняты нашими наблюдениями Пряников «так размазывал»). – Признаю, смотря правде в глаза, не будь этого невзрачного, ничем не примечательного, болезненного существа, была бы неполноценной наша сказка, – вот именно «катастрофических ситуаций» в ней бы не доставало. А все почему? Да потому, что самому рассказчику, то есть сказочнику, то бишь мне, дорогие мои, ровным счетом ничегошеньки об этих «ситуациях» не было бы известно, если бы Галиной Олеговной, супругой Германна нашего, из уст в уста не было бы передано… Эх, заврался я пред вами, любезные вы мои, никаких из уст в уста для меня не существовало, а ко мне, лишь как к лицу постороннему, от лица третьего все это «катастрофическое» доходило. Вижу, запутал вас окончательно, да и сам, честно говоря, запутался. Что ж, если обойти никак нельзя, и, как говорится, сказал «а»… то придется мне все же таки в сказку нашу затереть и свою дражайшую, – а все потому, что без дрожи не вспомнишь, – дражайшую бывшую супругу.

Дмитрий Сергеевич при этих словах с каким-то торжествующим видом всем своим телом и, в своей манере, крайне неуклюже поворачивается к жене. При этом задевается им бокал, содержимое которого, красное вино, переливается на расположившуюся слева от Пряникова Нину Матвеевну.

Нина Матвеевна еще одна подруга Антонины Анатольевны, замечательно кроткая и набожная женщина. С нею мама Данила неизменно ходит в церковь по воскресеньям. На вечерах у Игнатовых она бывает редко, но сегодня Антонина Анатольевна почему-то настоятельно ее к себе затребовала. Безотказная Нина Матвеевна приглашение приняла и вот она перед нами, с перепуганным лицом, учащенно и стремительно крестится, очевидно, по привычке, как и всегда это делает в «экстремальных» жизненных ситуациях. Замечательно, что помимо Игнатова Данила нас с вами, любезный и внимательный читатель и Богородицы-заступницы, к которой мысленно призывает сейчас Нина Матвеевна, скандальному этому происшествию не находится других свидетелей. Столь увлечены все рассказом Пряникова. Что касается самого, с позволения сказать, сказочника, Дмитрий Сергеевич не то, что предметов подле себя, он и ног под собой в это время не чувствует от внутреннего торжества по поводу нашедшейся возможности предупредить в острословии свою спутницу, «чтобы она впредь себе в голову лишнего не забирала». Пока Нина Матвеевна тайком и безропотно скрывает следы происшествия, устанавливая на столе опустевший бокал и укладывая кухонное полотенце поверх распространившегося от края белоснежной ее блузы и по длиннополой юбке чуть не до самых колен багрово-красного пятна, Дмитрий Сергеевич, обращаясь к жене, с ликованием сердца, отобразившемся отчасти и на лице его, говорит следующее:

–Разреши, мой мармеладик, язвочку свою помянуть, – закатывает он глазки просительно. Марина Александровна (третью и теперешнюю жену Пряникова зовут Марина Александровна) посылает своему «суженному» одобрительный воздушный поцелуй и почему-то переводит свой насмешливый взгляд в сторону Данила. Да, она его заметила, она открыто смотрит ему в глаза и как бы призывает его в свидетели происходящего; «то-то еще будет», – говорит ее взгляд.

–Итак, к разъяснению, – вновь вступает в свою роль сказочник, – вот как все происходило:

Значит, только мы переступили порог, Вадим Эдуардович без чувств рухнул, деньги разлетелись, – я уже говорил. Женушка его, Галина Олеговна, ясное дело – ошеломлена. Я ее, конечно, вмиг успокоил, и все, как нужно, то есть, как ей должно было знать, объяснил. Хотела также звать за лекарем, я и здесь ее уверил, что абсолютно незачем, что человеку только то и необходимо, что сон, что встанет и будет как новая копейка. Заранее скажу, все так, по моим словам, и случилось. Ну, а пока Вадим Эдуардович, так сказать, обновлялся, то есть крепким сном лечился, мы с Галиной Олеговной совершенно сошлись и даже успели кое в чем сговориться. Она, конечно, с первого шага уверовала, что друг я Вадиму Эдуардовичу крепкий и преданный, и, в свою очередь, пожаловалась, что совсем одичала за последнее время и что гостей у себя с самой свадьбы не видела; ну, а на мое: «по гостям?» так ответила: «Может, оно и было когда, да так давно, что уже и забылось».

Что-что, а праздники организовывать я умею! – так я ей тогда и заявил, и, главное, повод-то какой был – Новый Год все-таки! Отщипнув немножко из пакета, – ведь свое-то почти все я проиграл, да и отщипнул лишь самую малость, только на самое необходимое, – полетел я за женушкой своей ненаглядной, Галине Олеговне наврав предварительно, что «она у меня милейшее существо и с ней нельзя не сойтись». Впрочем, с людьми посторонними язвочка моя действительно была всегда мила и обходительна, так что я даже удивлялся на нее, иной раз, задаваясь вопросом мысленно: «моя ли это кровопийца?» Как меня моя «ненаглядная» встретила, не стану распространяться, ведь все ж таки почти сутки меня дома не было. Но я ее, кое-как