Шрифт:
Закладка:
Все это писать не весело, но, увы, необходимо. Жизнь приучает к разным неожиданностям. Кажется, человек ничему не должен удивляться, но строго-философское отношение к жизни дается не сразу.
Во всяком случае желаю Вам всего доброго. Будьте здоровы. Жму Вашу руку.
Борис Зайцев
11 мая 1914
Дорогой Константин Фёдорович,
в моём предыдущем письме есть маленькая неточность: сказано, что долг по Казанове я отработаю и тогда пришлю рукописи. Это неверно. Казановы я не прочту более ни одной буквы. Долг верну или деньгами или обещанной П(авлу) П(авловичу) статьёй в журнал – это как Вы пожелаете. Если деньгами, то соблаговолите сообщить, в какой срок. На днях буду в М(оскве) и оставлю книги и рук(описъ) в редакции.
Будьте здоровы. Борис Зайцев
22 июня 1914
Дорогой Константин Фёдорович.
На днях вернулся с юга и до конца лета, наверно, пробуду в деревне. Думается мне – хорошо бы начать набирать роман теперь же, чтобы осенью он не очень запоздал. Как Вы на это смотрите? Тогда, в Москве, слишком мало было времени, да и настроение повышенное – мы не успели об этом переговорить.
Кстати, уже о Казанове. Если Вы, как я, считаете весь инцидент наш ликвидированным и «преданным забвению», то Казанову я взять опять могу. В Вашем письме, которое я застал здесь, Вы пишете, что отказом от р ед (актирования) Казановы я хотел Вас «наказать» (?). Это, разумеется, совершенно неверно. Но ведь не мог же я продолжать работу, раз другой моей (подобной же) работе было высказано резкое недоверие? Конечно, будь Вы на моём месте, Вы поступили бы так же.
Впрочем, снова я принимаюсь за старое, а его мы решили похерить. Сущность, как Вы понимаете, в том, что после разговора в Москве я не считаю для себя невозможным продолжение работы над Казановой. Если же её уже отдали кому-либо, то это вполне естественно, и тогда, значит, не о чем говорить. Мой отказ давал Вам полное основание сделать это.
Напишите мне пару слов. Что «София»? Как её виды на будущее?
Крепко жму руку,
ВашБор. Зайцев
Мордвесское почт. отд. Тульской губ.,
имение Притыкино
11 авг<уста> 1914
Дорогой Константин Фёдорович,
сколько событий мировой силы грянуло с тех пор, как последний раз сидели мы с Вами в «Праге»! Должен сознаться, мне тогда и не мерещилось ничего подобного.
Первые дни кошмар был сильный, скоро он превратился в длительную болезнь, с которой так или иначе – вероятно сживёшься. Время страшное, а мирная жизнь всё же идёт; я попробовал было в военные корреспонденты, но оказывается, никаких корр(еспондент)ов в армию не пускают. Сначала казалось, что ничем уже и нельзя заниматься кроме войны; но навыки ума, воображения, довольно прочны, и как ни странным может представиться – я даже пишу сейчас, и очень тихую, местами чуть не идиллическую вещь. Работаю и над Данте; и Вере, уехавшей на неск(олько) дн(ей) в Москву, поручил привезти
Казанову.
Как смотрите Вы на издательскую деятельность в этом сезоне? Вы знаете, наверно, что бедный Павел Павлович стреляет где-то на западе из гаубиц! Что за великая бессмыслица и дикость! Впрочем, что же говорить о таких вещах, слов всё равно не найдёшь. Что же теперь с «Софией»? Явно, – по крайней мере временно – она прекращается? Далее: я получаю и отправляю корректуры романа. Для меня очевидно, что если его выпустить этой зимой, то разойдётся 50 экз(емпляров), а к концу войны книга будет уже старой и три четверти её останется на складе. Данте, по ходу работы, при напряжении можно окончить к декабрю. Но ни в одной газете о нём не появится ни строчки, и никто не увидит даже книги. Да и где статьи к нему? Напишите, как Вы на всё это смотрите. Если бы меня кто-ниб(удъ) спросил, что надо теперь в этом роде делать, я бы ответил: работать не меньше обычного, готовить рукописи, печатать книги, не выпускать на рынок ничего. Пусть лучше полежат затраченные средства втуне, чем пропадут совсем. Когда война кончится, люди более горячо захотят культуры, и тогда им можно будет предложить кое-что по этой части. Делать же это сейчас – бесцельно. Интересно мне знать, согласны ли Вы со мною? Конечно, ещё вопрос является при этом: литератору всё же необходимо питаться, и окончив, напр<имер>, «Ад», он всё же попросит «позлащённых возможностей». Но тут уже вопрос в том, есть ли у издательства оборотные средства. Впрочем, дело касается не столь уж значительных сумм.
Как бы то ни было, и какого бы взгляда Вы ни держались относит(ельно) продажи книг, я вынужден просить у Вас и под Казанову ещё субсидии, в размере 200 р. Это для меня дело весьма существенное, и Вы очень обязали бы меня, если бы перевели эти деньги сейчас же.
Мне как-то тяжело говорить о статьях к «Аду» в виду того, что П(авел) П(авлович) на войне. Но приходится и об этом думать; у меня как-то всё крепнет чувство, что он их не напишет (если возвратится!) Я получил от него печальное письмо. Пишет он, что о будущем лучше не думать. Моя мысль – та: напишет ли он, вернувшись?
И если бы вышло так, что не напишет, то вступительную статью могу написать я, но лишь вступительную (и то – покорясь необходимости; не бросать же труд многих месяцев?).
Я очень расписался. Прощайте. Жму Вашу руку и желаю всего доброго. Ещё две маленьких просьбы: 1) где Павел Сергеевич? Если вблизи Вас, то поклон от меня и просьба написать о себе два слова; 2) Как по батюшке Ашукина? Ему не ответил, потому что забыл «батюшку».
Ваш Бор. Зайцев
Я остаюсь на зиму в деревне (Мордвесе, Притыкино).
27 ноября 1914
Дорогой Константин Фёдорович,
только что получил из Москвы известие, что постановлением Суд(ебной) Палаты арест с романа снят. Прилагаю вырезку – из Ведомостей Градоначальства.
Кажется, надо тот час выпускать книгу. В объявлении необход<имо> указать – «арест снят». Быть может, следует сделать на книжках тоненькие бандероли с этими же словами. Это окажет, пожалуй, нек<оторое> влияние на движение романа.
20 янв<аря> 1915
Дорогой Константин Фёдорович,
известие о Павле Павловиче, разумеется, великолепно. Вера уже написала в Москву, Катерине Сергеевне, прося
