в поисках «канона в каноне», или, в нашем случае, – приняв «освобождение женщины» за clavis universalis[74]. Более подходящим и правильным представляется обращение к круговой герменевтической динамике, не насилующей и не удушающей священный текст, но позволяющей ему выражать то, что в нем есть – в характерном своеобразии, разным стилем и языком. Это влечет за собой необходимость энергично перейти от предпонимания к пониманию и еще далее, внимательно слушая и постоянно вопрошая, пока наш интерпретационный горизонт не сольется со смысловым горизонтом библейского текста. При этом нужно помнить, что Библия – это своего рода «слово Божие», хотя оно и выражено в виде «слова человеческого» и хотя в ней выставлены напоказ и рубцы низости, и знаки благородства человеческого рода. В силу этого нам нельзя уклоняться от ее вопросов и ее суда.

Верно, что «слово Божие», т. е. «Священное Писание», можно принять лишь в свете веры. Но так же верно и то, что вся Библия изложена человеческими словами, порожденными человеческим сознанием в тех или иных исторических условиях и вышедшими из человеческих уст. Следовательно, Библия как таковая должна быть предметом не поклонения, а почитания, должна не восприниматься «фундаменталистски», буквально, а интерпретироваться. Прямые, четкие, подробные ответы на вопросы, которые мы задаем сегодня – например, об отношениях полов, о роли женщины в обществе, об исторически сложившемся равенстве или различии между мужчиной и женщиной, – такие ответы мы не можем извлечь из Библии бездумно и легко.

Во всяком случае Библия являет себя нам как исторический процесс или, лучше сказать, как historia salutis, «домостроительство спасения». Согласно словам фон Рада, Библия раскручивается как свиток, снова и снова овладевая собственным прошлым и фильтруя его методом «избирательной ассимиляции»[75]. Она представляет собой текст, полученный через соединение множества текстов и их толкований, повествуя об истории, представляющей собой множество историй, и прибегая к богатой гамме литературных форм и жанров. Все эти тексты на протяжении столетий предлагают различные ключи к прочтению, пока не обретают окончательный и превосходный ключ, который в свете христианской веры зовется Иисус Назарянин.

Разумеется, это последнее утверждение характеризует определенную «веру», признающую в Иисусе Назарянине самого Христа, Господа и Сына Божия. Если быть точным, нельзя не добавить, что современные наименования Библии указывают на два различных чтения. Иудеи называют Библию ТаНаК, что соответствует сочетанию Тора + Невиим + Кетувим, т. е. Закон + Пророки + Писания. Христиане, с другой стороны, понимают под Библией книгу из двух Заветов: Ветхого, или, как сейчас иногда говоря, Первого (он соответствует еврейской Библии вместе со Второканоническими, как говорят католики, или Апокрифическими, как предпочитают называть их протестанты, книгами) и Нового, или Христианского (Евангелия + Деяния апостолов + Послания апостолов + Апокалипсис). При этой довольно сложной структуре та часть Библии, что равна для иудеев и христиан, допускает две интерпретации и оценки – пусть и взаимосвязанные, но различные.

Вместе с тем, в процессе формирования Библии, в том числе ее христианской части, сливались разнообразные тексты, отражавшие разные предания и традиции и разные их прочтения. Как отмечалось выше, на протяжении столетий эти тексты неоднократно осовременивались. Следовательно, нельзя упускать из виду, что они были постоянно связаны с жизнью реальных общин, где их не читали беспристрастно, но перетолковывали, а их содержание передавалось далее с новыми оттенками, обретая новую жизнь. Процесс интерпретации при этом не ограничивался восстановлением исходного текста, но пере-делывал, пере-ориентировал образец. Как явствует из израильской Библии, а также – по-иному – из христианской, стадия литературного редактирования никогда не считалась окончательным этапом. Это относится в первую очередь к пророчествам, хотя их характеристики распространяется на все литературные жанры Ветхого Завета, как, впрочем, и Нового (ведь и тексты Нового Завета были написаны в ответ на потребности и ожидания живых общин). Таким образом, чтобы понять настоящую композицию и редакцию библейских текстов, следовало бы воссоздать эти потребности и ожидания. Разнообразие текстов и их восприятия при разнообразии интерпретаций – взаимосвязанные явления. Тем самым «траектория» текстов Ветхого Завета продолжается за пределами его корпуса – внутри корпуса писаний, составляющих Новый Завет.

С точки зрения именно христианской веры (у этой точки зрения есть немало надежных оснований), путь, намеченный Библией и с начала мира ведущий к «эсхатону» ('έσχατον), абсолютному будущему, оставил одну из самых необычайных загадок в истории религий – «простое предсказание пустоты» (К. Барт). Действительно, в «полноте времени» (Гал 4:4) неожиданно явился Тот, кто востребовал Себе всё Писание Израиля и весь его народ и притязал владеть ими, как будто это было Его наследством. Речь идет об Иисусе из Назарета, который не только воспользовался Писанием, дабы совершить «аккредитацию» Себя и Своей миссии, указав экзегезу (Лк 24:27), но и Сам был словно олицетворенной «герменевтикой».

В свете истории Иисуса из Назарета, родившегося от жены, умершего на кресте и затем явившегося Своим ученикам воскресшим, можно по-новому, но верно и необычно, понять Закон и пророков. Поэтому уже о древнем библейском тексте первые христиане говорили: «для нас это написано» (1 Кор 9:10), «нам в наставление» (Рим 15:4; 1 Кор 10:11), «нам служило» (1 Пет 1:12). Позднее и св. Августин заявил: «Во всем, что есть в Писании, звучит Христос (Quidquid illarum Scripturarum est, Christum sonat)»[76].

Ему вторит Гуго Сен-Викторский: «Всё божественное Писание представляет собой одну-единственную книгу, и книга эта есть Христос (Omnis Scriptura divina unus liber est, et ille liber unus Christus est)»[77].

Вместе со всей своей внутренней сложностью, эволюцией и, по убеждению христиан, устремленностью к «телосу» – к «завершению», которое есть Иисус Христос, библейский дискурс по-прежнему несет в себе нечто непременное. Христианская вера, в конечном счете, не отвергая, а, напротив, выбирая определенные методы экзегезы, ставит критерием понимания Писания исключительно то, как понят, истолкован и пережит Иисус Христос в силе Духа общиной верующих в Него, т. е. Церковью.

В таком теологически, а, главное, христологически очерченном контексте Библия раскрывается в рамках направления, которое с полным правом можно назвать «персоналистическим». Это направление ощущается уже внутри самой Библии, но плохо узнается на фоне необычайного, льющегося через край богатства. Далеко не всегда принимаемый разумом и не актуализированный в истории, этот «персонализм», выходящий из забвения, принадлежит скорее будущему и в настоящем едва различим.

Поэтому феминистская критика не всегда деструктивна: у нее есть резоны, и она, во всяком случае, принуждает предполагаемую болезнь к благотворному лечению. Феминизм призывает «преобразовать» менталитет и, следовательно, поведение всех людей – еще до изменения парадигм научной интерпретации. В самом деле, согласно Библии человечество не сводится к мужскому началу, и женщина не более привязана