Однако нельзя строить иллюзии, будто подобное развитие не связано с риском. В радикальном феминизме, но и не только в нем, оживает миф о революционном авангарде, способном решить проблемы всех униженных и оскорбленных в истории. Этот авангард считает себя вправе навязать на сей раз диктатуру матриархата с целью освободить жертв, т. е. своих сестер, от рабства патриархата.

При внимательном же рассмотрении герменевтический подход превращается таким образом в герменевтическое насилие.

Но насилие порождает насилие! Во всяком случае, позволено отбирать в Библии тексты и предания, разбивающие, по мнению некоторых феминисток, скорлупу патриархальной культуры: только они якобы обладают теологическим авторитетом как откровение. Под обманчивым обаянием всяческих упрощений «освобождение женщины» становится поэтому некими clavis universalis[64] и passepartout[65], открывающими драгоценные тайны священного текста. Как некогда «оправдание верой» теперь «освобождение женщины» образует «канон в каноне». По словам Шюсслер Фьоренца, в свете этого «освобождения» Новый Завет является не столько архетипом, сколько прототипом. Ведь если архетип образует неизменную вневременную модель, то прототип открыт для критики и может быть трансформирован. Теперь прототип откровения «оказался в жизни и служении Иисуса, а также в общине равных [его учеников], Им призванных[66]. ‹…› Поэтому locus откровения заключен не в андроцентрическом тексте, но в жизни и служении Иисуса и движение призванных Им женщин и мужчин»[67].

В раскрывающейся таким образом панораме Новый Завет свидетельствует в пользу христианства statu nascenti, т. е. периода зарождения, когда оно было по сути эгалитарным. Существовал, в самом деле, первоначальный круг учеников, женщин и мужчин, во всем и для всего равных между собой, равных не только в достоинстве, но и в служении. При этом можно построить и историческую схему интерпретации христианства, куда войдут как исходные тенденции равенства, так и развитие в сторону возобладавшего позднее патриархата[68]. В любом случае выстраивается история женщин, которая «может указать на Иисуса и на практику ранней Церкви как на свой образец или прототип, открытый для феминистской трансформации»[69].

Тогда феминистская интерпретация Библии ведет к расцвету «Церкви женщин», т. е. движения женщин, исповедующих библейскую веру. Такая женская 'εκκλεσία станет частью более широкого феминистского движения, ставящего целью не только обеспечение гражданских прав, но и освобождение. В принципе оно не исключает участия мужчин и готово принять их в свое лоно, но при условии, что они готовы признать автономную идентичность женщин и бороться вместе с ними против патриархального угнетения. Присваивая себе всю Библию, «Церковь женщин» потребует права отбирать и выбрасывать тексты по собственной воле, поскольку священный текст сам по себе не является нормой, а является ни больше ни меньше как «практическим руководством в процессе эмансипации»[70].

При таком положении вещей наше исследование будет содержать лишь немного более, чем зондаж, который в любом случае должен охарактеризовать и оценить не столько библейскую женщину, сколько женщину и любовь внутри самой Библии. Отложив пока, к сожалению, более детальное и углубленное рассмотрение выпадов кликуш из радикального феминизма, на самом деле истребляющих Писание, поясним, что собеседницами в уважительном, сердечном и, если позволительно так выразиться, «братском» диалоге могут стать только умеренные феминистки. Ведь последние при всей своей многоцветности изначально демонстрируют, что разделяют уважение к Библии и признают возможность ее адекватного понимания и истолкования вне устойчивых предрассудков. Более того, некоторые из них вроде бы расположены вступить в «добродетельный круг», где женщины и мужчины смогут содействовать друг другу в создании симфонической герменевтики священных текстов.

Таким образом, мы приветствуем тех женщин,

которые публично, официально высадятся на континенте под названием Библия, как Колумб в Америке. Но разве речь идет об этом? Конечно, и об этом тоже. Или, говоря точнее, речь идет об открытии, но об открытии, доведенном до конца, схваченном, осуществленном, пережитом как встреча, когда первооткрыватель сливается с открытыми им существами. Это значит, что всякое подлинное открытие взаимно. «Открытие» как однонаправленное движение приближается, совершается и преодолевается во встрече – во встретившем и встреченных им существах, где все узнают друг друга. Итак: женщины открывают Библию в том же движения и так же, как Библия открывает женщин, и они видят, что открыты в ней, и узнают себя. Женщины становятся равными главным действующим лицам этого начинания и, безусловно, сами являются ими, но только если открытие Библии заканчивается встречей. Это означает, что начинание приводит в действие наличные возможности, способствует раскрытию запечатанной тайны, мучившейся в ожидании раскрытия (Рим 8:22 сл.)[71].

Но здесь от каждого и каждой требуется не только интеллектуальное «обращение», но и переход от андроцентрической перспективы к перспективе феминистской или, лучше сказать, персоналистической – ради вхождения не только женщин, но и мужчин доброй воли в «добродетельный круг».

2.3. Внутри стиха. Библия как «История спасения»

Ясно, что Библия противится всякому поспешному «редукционизму»: она являет собой вселенную, где словно отражается весь человеческий мир; она подобна обширной, густо заросшей сельве, где обречены на крах претензии дешевой экзегезы и амбиции полностью исчерпать ее богатства. Во всяком случае, следует вне всякого сомнения признать, что в Новом Завете, а еще раньше и в Ветхом, неизменно возвещается величие и благородство сотворенного Богом человека а, следовательно, – по меньшей мере косвенно – и женщины. Речь идет о dignitate mulieris[72], даже отдаленно не сравнимом с тем, что было произведено потом из библейских текстов в религиях и литературах всех времен и народов.

Тем не менее, в Библии обнаруживаются и места с существенными признаками женоненавистничества. На протяжении двух тысячелетий христианства из этих цитат пытались извлечь стимулы и аргументы в пользу бездумного, глупого и позорного угнетения женщин. Именно это уникальное взаимопроникновение первоначального восхищения женщиной и воцарившегося затем к ней презрения вьется, как змея, в разнообразных традициях, слившихся в разные времена в то, что мы именуем Библией.

Мысль Израиля, запечатленная на ее страницах, эволюционировала через колебания и даже противоречия. Поэтому приписывать Библии в общем то, что написано в том или ином ее отдельном стихе и, соответственно, относится к тому или иному определенному историческому моменту, необоснованно, а в худшем случае – ошибочно. Как было верно замечено,

не все мысли отдельных авторов нужно воспринимать именно как библейские и что подлинным библейским авторитетом обладают прежде всего и единственно те мысли, которые выражены в Библии, если рассматривать ее как целое со всей последовательностью запечатленных в ней открытий и с ее окончательными определениями[73].

Следовательно, речь не идет о выжимке «сущности» библейской религии,