клиторе, заставляя Гейл опрокинуться в оргазм, пока он качается сквозь нее, теперь полностью удерживаемый мной, когда она поддается натиску волн. Я буду держаться за нее через ураган, цунами, метель. Я никогда не отпущу ее. Никогда.

Ее возбуждение стекает по моим пальцам и покрывает мой рот, ощущая вкус победы, когда я понимаю, насколько я болезненно тверд. В тот день, когда я заявлю на нее свои права, погружение глубоко в ее киску не может произойти достаточно быстро.

Я осторожно встаю, прижимая ее к стене, и поправляю ее трусики, позволяя ее платью вернуться на место, скрывая то, что мы только что сделали. Она наблюдает за мной из-под тяжелых век, пока я слизываю остатки ее соков со своих пальцев.

— Я твоя, — говорит она, вовлекая меня в отчаянный поцелуй.

Чертовски верно, ты моя, милая.

Глава 7

Гейл

— Я хочу посмотреть, где ты живешь! — настаиваю я, пока мы идем вместе, срезав путь через парк на обратном пути в книжный магазин.

После того, как мы проверили больницу, и Лобо подарил мне такой потрясающий оргазм, что я до сих пор его чувствую, мы провели пару часов, гуляя по городу. Я показала ему, где я ходила в школу, где живут Руперт и Клэр, где я люблю бросать камни в море.

Солнце яркое и теплое в течение нескольких часов, контрастируя с холодным воздухом, а бриз, дующий с моря, приносит соленую свежесть в эту часть города.

Лобо оберегающее — кто-то сказал бы собственнически — положил руку мне на плечо, пока спорит.

— Честно говоря, ничего особенного. Просто место, чтобы преклонить голову. Мне больше нравится твой книжный магазин и квартира. Как будто живешь в другом времени. Я помню то время и ценю твое внимание к деталям.

— Я думала, что весь Пакт… первобытный, — говорю я, хмурясь. — Тебе нравится комфорт, который есть у меня дома?

Он кивает.

— Мы первобытные. Для некоторых из нас это скорее необходимость, чем выбор. Я родился в прошлом веке. Начало, конечно, но все же… Не пойми меня неправильно, мне очень нравится моя хижина, но твое место напоминает мне дом.

— И где это? Дом, я имею в виду? Есть ли где-нибудь семья волвенов, с которой ты рос?

Лобо останавливается и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Когда его серебристо-серые глаза встречаются с моими, я чувствую, как мое сердце вырывается из груди. Глубина этого взгляда подобна тому, как если бы его прижало к земле дикое животное, находящееся в его власти, и он мог бы делать с ним что угодно. Я вижу там и грусть, какую-то глубокую боль.

— Прости, я не хотела…

Он качает головой, убирая волосы с моего лица.

— Никогда не извиняйся, monfemme. Никогда. Ничто из того, что ты могла бы сказать, не будет неверным, просто я об этом не говорю. Роарк знает кое-что из этого, но не все. Но ты…, — он улыбается и наклоняется, чтобы поцеловать меня в губы. — Ты заслуживаешь всей правды. Между нами не может быть секретов.

Я следую за ним, когда он ведет меня к скамейке, и мы садимся рядом. Высокий лысеющий мужчина, говорящий по телефону, замолкает, глядя в мою сторону, пока не замечает смотрящего на него сверху вниз Лобо и быстро отворачивается, наполовину убегая по дорожке, пока не скрывается из виду.

Как только он уходит, Лобо говорит.

— Я вырос в Филадельфии с моим отцом. Он старался изо всех сил, но тогда все было сложно. Он был человеком, пытающимся справиться с ребенком-волвеном. Я не виню его за то, что он сделал. Больно было не столько от физического насилия. Я быстро исцеляюсь. Но то, что он сказал, что я похож на свою мать, что представляю опасность, что однажды я окажусь в тюрьме или умру, все это осталось со мной.

Я беру его руку в свою, но он не смотрит в мою сторону, вместо этого глядя на океан, едва видимый между домами, которые я всегда считала старыми, но, вероятно, построенными при его жизни.

— Твоя мама была волвеном?

Лобо кивает.

— По словам Роарка, одна из немногих женщин-волвенов, доживших до наших дней. Он даже не знал о ее существовании. Если верить моему отцу, она околдовала его, иначе он бы никогда не переспал с ней. Он называл ее животным. Умерла при родах, вот что он мне сказал, — Лобо вздыхает. — Думаю, ему было слишком больно говорить об этом, потому что позже я узнал, что это неправда. Она взбесилась в больнице в день моего рождения, что-то вроде психотического срыва. Она убила двух врачей, и ее пришлось застрелить, чтобы она больше не убивала.

— Прости, — говорю я ему, сжимая его руку, и его взгляд приковывает меня. — Твой отец не имел права плохо с тобой обращаться.

— Может быть. Может быть, и нет, — говорит он. — В любом случае, это моя семья, чего бы она ни стоила. Моя мама умерла до того, как я познакомился с ней, мой отец умер от рака легких в 1968 году в доме престарелых в Филадельфии в возрасте семидесяти семи лет. К тому времени я жил с Пактом. Я получил письмо от поверенного, в котором сообщалось, что имущество моего отца было израсходовано на оплату ухода за ним и кремации, и я могу либо забрать его прах, либо они избавятся от него вместо меня.

— Ну, если хочешь, можешь присоединиться к моей семье. Я имею в виду, они кучка чудаков, но они милые чудаки…

Его губы внезапно встречаются с моими, прижимая меня к скамейке. Я вскрикиваю от удивления, прежде чем застонать, прижимаясь к нему. Его рука скользит между моих ног, зажигая огонь, который он начал ранее. Мне было бы неловко здесь перед любым, кто решит пройти мимо, но он настолько уверен в себе, что остальной мир не имеет значения, когда я рядом с ним.

Когда мы отстраняемся друг от друга, он проводит рукой по моим спутанным волосам и кивает.

— Я хотел бы быть частью твоей семьи, если ты примешь меня, — говорит он. — Ты моя пара, в конце концов.

Я улыбаюсь.

— Ты отлично вписываешься, — говорю я, подмигивая, и добавляю: — Но семья не обязательно должна быть кровной, это выбор. Твоя семья — Пакт, и я хочу с ними познакомиться. Могу ли я встретиться с ними сегодня?

— Конечно. Если это, то что ты хочешь. Давай вернемся к