становилось ясно, что этому не суждено сбыться. И без того горячие ссоры сделались еще более ожесточенными. Хотя Первая французская армия сражалась в Эльзасе справа от линии союзников, ее вооруженные силы все еще оставались лишь тенью себя в прошлом и зависели от иностранной техники. Склонность французов к попиранию авторитетов приобрела во время оккупации ореол патриотизма, и дурные привычки, вместо того чтобы исчезнуть с возвращением свободы, сохранились, что подрывало общественную мораль. Экономическое положение страны было хаотичным, и без внешней помощи ни о каком восстановлении не могло быть и речи. Осознание этой зависимости от других породило во многих французах скорее склонность сожалеть о печальном положении дел, чем решимость его исправить. Предвоенная шутка о том, что в Австрии ситуация выглядела безнадежной, но не серьезной, рисковала стать применимой и к Франции.

Обеспокоенность ситуацией внутри страны не позволяла много думать о германской проблеме. Главной заботой французов было добиться признания своей страны в качестве великой державы, а для этого они должны были участвовать в оккупации на равных условиях. Даже если это означало нагрузку на ресурсы Франции, которые они были не в состоянии обеспечить, их доля, как они считали, была востребована по праву. Де Голль говорил: «Мы сочли бы несправедливым и неприемлемым, чтобы это ослабление, понесенное в ходе совместной борьбы, могло привести к исключению нас, даже в малейшей степени, от любых принимаемых решений». Французы были настолько одержимы изменением своего статуса, что посвятили много сил стремлению убедить другие страны в том, что на самом деле ничего не изменилось.

И уж точно мало что изменилось в отношении среднестатистического француза к Германии. Он, вероятно, не стал бы отрицать существование «хороших» немцев, но счел бы глупостью строить на подобной гипотезе какую-либо политику. Он был склонен цинично относиться к попыткам реформировать Германию и не испытывал чрезмерного беспокойства по поводу будущих страданий немцев. Французы, которых, по их мнению, двадцать пять лет назад подвели их же союзники, ожидали чего-то подобного и сейчас. Поэтому они вознамерились заполучить как можно больше, пока все идет хорошо, и ослабить Германию, пока та не в состоянии сопротивляться. В первую очередь они хотели получить уголь и промышленное оборудование, чтобы восполнить собственные потери, и не собирались особо беспокоиться о том, во всех ли случаях цифры окажутся точными; они без колебаний рассматривали свою зону как источник таких поставок. Они были не так заинтересованы в демонтаже различного оборудования, нежели в получении репараций за счет текущего производства. Вместе с тем существовала граница вдоль Рейна. «Франция не намерена заканчивать эту войну, не будучи уверенной в том, что французские войска будут размещены на постоянной основе от одного конца Рейна до другого». Не совсем ясно, подразумевало ли такое требование аннексию Францией всей территории к западу от Рейна; в Ялте Сталин заявил, что именно этого требовал де Голль во время своего визита в Москву, хотя американцы считали, что он готов отказаться от прямой аннексии при условии, что эта территория будет находиться под международным контролем. Он определенно хотел, чтобы с Руром поступили именно так. В равной степени ему хотелось, чтобы к Франции был присоединен и Саар. Что касается остальной юго-западной части Германии, то в апреле 1945 года де Голль сказал: «Франция и не думает аннексировать эти территории. Но они должны жить с нами».

Французское правительство, вероятно, хотело бы видеть эту территорию разделенной на несколько небольших независимых государств, которые затем попали бы под влияние Франции. Такая мечта вполне могла послужить дополнительным мотивом для их решительного противодействия созданию в Германии какого-либо центрального правительства. Она также помогает объяснить систематические усилия, которые они предпринимали в первые годы оккупации для установления французского культурного влияния в своей зоне.

Однако за этим подходом скрывалась и другая, более конструктивная линия мышления. Ведь были и такие французы, которые, не переставая скептически относиться к немцам, понимали, что они, немцы, останутся важным фактором европейской политики. Если Франция хочет избежать того, чтобы ее жизнь буквально изливалась кровью в дальнейших войнах с Германией, необходимо каким-то образом навести мост между двумя странами, который позволил бы им в будущем сотрудничать, а не сталкиваться лбами. Как ни парадоксально это может показаться на первый взгляд, но большинство людей, размышлявших подобным образом, во время войны были не коллаборационистами, а участниками Сопротивления. Они стремились использовать оккупацию Германии для снижения озлобленности и подавления мыслей о мести, а вместо этого развивать культурно-экономические связи. Хотя впереди их ждало большое разочарование, их идеям суждено было прозвучать позже в «Плане Шумана». Однако им, говорят, противостояли высшие офицеры французских оккупационных войск, которые в большинстве своем придерживались правых взглядов, считали послевоенную Францию «слишком красной» и приехали в свою зону с целью как можно дольше чувствовать себя комфортно.

В то время как англо-американские планы оккупации были согласованы с определенной тщательностью, французское правительство не было привлечено к этим процессам и не рассматривало предоставление зоны оккупации как обязательство придерживаться той же политики, что и прочие западные державы. Они даже возражали против предложенной им зоны и в течение нескольких недель в апреле и мае 1945 года отказывались передать американцам город Штутгарт, захваченный французскими войсками, но оказавшийся в американской зоне. После заявлений де Голля о том, что судьба Европы не может быть должным образом решена без Франции, отсутствие приглашения на Потсдамскую конференцию стало горьким ударом по французской гордости и вынудило французское правительство заявить, что оно не может считать себя связанным решениями, принятыми без его согласия. Таким образом, возникла ситуация, когда один из членов Контрольной комиссии не признал соглашение, определяющее политику, на основе которой должен действовать совет. Как оказалось, это имело серьезные последствия[10].

СССР

«Репарации, – по словам Бирнса, – представляли собой ключевой интерес для русской делегации» в Ялте. Завершающие этапы войны сильно ударили по Германии, но если рассматривать ее ход в целом, то нет сомнений, что Россия пострадала сильнее.

В отличие от официальных подсчетов, «на самом деле потери могут оказаться намного выше; неучтенное количество (миллионы) калек; разрушение большинства крупных и малых городов, а также уничтожение большого количества деревень в европейской части России; разрушение промышленности, примером которого является полное затопление угольных шахт на Донце; 25 млн человек остались без крова, ютятся в пещерах, окопах и глинобитных хижинах, не говоря о многих миллионах эвакуированных на Урал и за его пределы, которые, по сути, тоже являются бездомными. И последнее, но не менее важное: цена победы включала в себя полное