— Кладите на пол кожухи и ложитесь. По моему слову быть на ногах. Миху! Гаси свечи и забирай женушку в постельку.

Кирица легонько вздохнула:

— Была бы я тоже мужиком...

2

Ночь стояла безлунная. Город благодушно почивал. Завели песнь петухи. Один из них хлопал крылом и издавал протяжное «кукареку», и по его примеру, проснувшись, продолжали перекличку другие, все более многочисленные, вблизи и вдалеке.

Константин Лупашку всматривался в окрестность. Его напарник, Маковей Бэдикэ, прятался в тени того же плетня.

Они проследили за тем, как Михалаке и Никоаре, отделившись от них, перемахнули через стену, окружавшую усадьбу боярина Тодерикэ Спыну. Пробравшись мимо конюшен, те растворились в темноте. Потом было видно, как они взобрались по лестничке, под краем навеса, чтобы исчезнуть под крышею дома, на чердаке. Там, под остатками кукурузных стеблей и навозом, была спрятана двуслойная сумка из телячьей кожи. Михалаке и Никоарэ предстояло отгрести навоз, нащупать сумку, забрать ее и с нею улизнуть. Другая пара — Кожокару и Дарие — прошмыгнула тем временем в глубину сада и начала копать под корнями черешни. Как им заранее сообщили, там был зарыт кувшин, полный татарских золотых[61].

— Наш черед, — шепнул атаман.

Они прокрались к окошку около угла, образованного двумя стенами дома. Лезвием кинжала Лупашку искусно высвободил из рамы стекло, вынул его. Раскрыв легким толчком окно, Бэдикэ проник в дом. Атаман последовал за ним.

В горенке пахло древесной гнилью и топленым салом. Сквозь крохотные оконца пробивались отсветы звездного неба. Стены были завешаны коврами и рушниками, но комната казалась заброшенной и холодной. Лупашку сгреб дорожку с деревянной лавки. Маковей, пригнувшись возле торца, приоткрыл краешек фонаря, завернутого в черную ткань; достаточно было отвязать незаметную веревочку, чтобы появилось отверстие, не более чем в днище бочонка.

— Вот здесь, атаман.

— Вижу.

Лупашку, стоя на коленях, потянул на себя тяжелый рундук. Крышка приподнялась с недовольным скрипом. Узкий луч фонаря утонул в веселом оскале множества золотых монет, драгоценных камней, серег, браслетов и ожерелий.

Поздние гости принялись выбирать драгоценности и золото и укладывать их на дно мешка. Действовали уверенно, быстро.

Вдруг послышался глухой шум. Оба замерли, напрягая слух. Справа от них темнела дверь, ведущая прямо в малую спаленку боярина Тодерикэ Спынула, второго казначея его высочества Дмитрия Кантемира-воеводы. По словам верных людей, его милость почивала всегда богатырским сном, никогда не покидая ночью комнаты. Раздался, однако, женский голос:

— Тодерикэ! Слышишь! Казначеюшко! Проснись!

Это могла быть только жена боярина, по слухам — истинная ведьма. Осерчав, казначейша вцеплялась в человека зубами, куда попало, словно злая сука, и рвала с него кусками мясо. Миху говорил также, что боярыня брюхата и страхолюдна с виду, словно чертова бабка.

— Тодерикэ! — продолжала хозяйка. — Да проснись же, проснись! — И вдруг, с неожиданной злобой: — Тодерикэ! Побей тебя бог!

— Хо, эк тебя разбирает, женщина! Что тебе там приснилось? — Раздался наконец голос казначея.

— В доме воры!

— Какие такие воры? Где они?

— Они спрятались на чердаке. Слышишь, как возятся?

— Хо, женщина, — зевнул Тодерикэ Спынул. — То крысы добрались до кукурузы. Завтра велю поставить капкан. Оставь меня в покое и ложись-ка спать.

Казначейша, однако, не унималась:

— Тодерикэ! Да хватит же дрыхнуть! Сколько тебе повторять? Слышишь? Добрые люди мыслят и о божеском, не только о том, чтобы похрапеть. У других, небось, дома полны деток... Казначей! Тодерикэ! Мерин чертов!

Казначей тяжело завозился на постели. Затем, похабно выругавшись, зашлепал голыми подошвами по полу.

— Озверела, ей-бо! Помолчи-ка там насчет бога! Пойду спать в камору...

Лупашку и Маковей встали за косяком двери, подождали, пока казначей переступит порог и закроет ее за собой. Затем схватили его, заткнули рот, связали по ногам рушником. Наконец, завернули с головой в суман[62]. Но казначейша не собиралась утихомириться. Распахнула дверь и крикнула:

— Бабы испугался, тряпка такая? Сейчас я тебя!..

Константин Лупашку ущипнул напарника. Тот скрутил казначейшу и вытолкнул ее обратно в спальню. Женщина успела лишь коротко взмычать. Атаман продолжил начатое дело. Очистил рундук и лишь, тогда заметил, что Бэдика слишком долго возится с казначеевой супругой. Неужто боярыня так крепка телом, что здоровенный гайдук не может ее связать? Но тот уже появился, неся свои штаны и руке.

— Атаман! Не хочешь ли попробовать?

— Скотина! С каждой тварью готов мараться! Уходим: не забудь взять фонарь!

Под стеной им встретился кот со светящимися во тьме глазами. Дружески мяукнув, он потерся об атаманов сапог.

— Говорит, что надо бы поджечь вон тот стог, — пояснил Лупашку.

Бэдикэ бросился в ту сторону. Стог подпирал крышу навеса; по нему, как по мостику, пламя могло легко добраться до тесовой крыши господского дома. Здоровяк раскидал солому у подножья стога, добираясь до сердцевины. Сорвав черную ткань с фонаря, он разбил стекло и зажег охапку сухой соломы.

В месте, где были спрятаны кони, они застали только своих жеребцов. Другие, значит, сделали свое дело и ускакали.

3

У мастера Мани не было охоты поддерживать беседу. Маня клевал носом. И лишь когда ветер принимался порой трепать его чуприну, ненадолго пробуждался от дремоты. Георгицэ и он выбрали боковую дорогу, дабы каждый встречный не тянул их лукаво за язык: где были, мол, да зачем? Чем меньше болтовни и встреч, тем оно лучше. Где они были? Ездили в Верхнюю Землю[63] по повелению его величества князя. Какому такому велению? Эге, христианская душа, кому многое ведомо, тот рано старится, плохое дело знанием укорачивать отпущенные каждому дни!

Земля окоченела, но месяц март завладел уже, словно вотчиной, Молдавией. Всходит солнце, — и корка на черных тропах покрывается темной росой. Роса размягчает землю, размачивает. Покрывает дороги грязью. Топчут ее люди и скотина, примимают, — и получаются весенние дорожки. И пробуждается все живое. Набухают на деревьях почки, выходят на свет божий цветы. Из жарких стран возвращаются птицы. Цесарочки поклевывают червячков и мушек. Крестьяне выводят плуги, стирают с них ржавчину. Резвятся и скачут ягнятки. Пастухи тем временем сбрасывают зимнюю оторопь и присматриваются, какова на пастбищах трава. Звенят ручейки и гремят потоки. Проклевываются в борозде из зерна ростки. Приходит