Шрифт:
Закладка:
Глава 17
Долина смертной тени
Когда первая горечь прошла, семья смирилась с неизбежным и постаралась перенести это не падая духом, помогая друг другу возросшей привязанностью, которая появляется, чтобы нежно связать семью вместе в трудные времена. Они решили не думать о своём горе, и каждый по мере сил старался сделать этот последний год счастливым.
Бет была отведена самая уютная комната в доме, и в ней было собрано всё, что девушка больше всего любила: цветы, картины, её пианино, маленький рабочий столик и ненаглядные кошечки. Туда переместились лучшие книги отца, мягкое кресло матери, письменный стол Джо, самые удачные эскизы Эми, а Мэг каждый день водила своих детей сюда в паломничество любви, чтобы доставить радость тёте Бет. Джон втайне ото всех выделил небольшую сумму, чтобы иметь удовольствие угощать больную фруктами, которые она так любила и о которых мечтала. Старая Ханна без устали готовила изысканные блюда, чтобы возбудить прихотливый аппетит девушки, роняя в еду слёзы во время готовки, а из-за моря приходили небольшие подарки и весёлые письма, казалось приносившие тёплое дыхание и ароматы из стран, которые никогда не знали зимы.
Здесь, лелеемая, как домашняя святая в своём святилище, сидела Бет, спокойная и занятая делом, как всегда, ибо ничто не могло изменить её милую, бескорыстную натуру, и, даже готовясь уйти из жизни, она старалась сделать счастливее тех, кого она была вынуждена оставить.
Ослабевшие пальцы Бет никогда не знали покоя, и одним из её развлечений было мастерить маленькие вещицы для школьников, ежедневно проходивших мимо дома, бросать из окна варежки для пары посиневших от холода рук, игольницу для какой-нибудь маленькой мамы множества кукол, перочистки для юных писцов, с трудом пробирающихся сквозь дебри крючков и палочек, альбомы с вырезками для глаз, любящих рассматривать картинки, и всевозможные милые приспособления, пока дети, вынужденные взбираться по лестнице учений, не обнаружили, что их путь усыпан цветами, и не стали считать нежную дарительницу своего рода феей-крёстной, которая сидела наверху, осыпая их подарками, чудесным образом соответствующими их вкусам и потребностям. Если Бет и хотела какого-то вознаграждения, она находила его в светящихся от радости маленьких лицах, всегда обращённых к её окну с кивками и улыбками, и в забавных коротких письмах, приходивших к ней полными клякс и слов благодарности.
Первые несколько месяцев были очень счастливыми, и Бет часто оглядывала свою залитую солнцем комнату, говоря: «Как красиво!», когда все домашние собирались вместе у неё, дети пихались и шумели на полу, мать и сёстры сидели рядом за работой, а отец читал своим приятным голосом некоторые места из мудрых старых книг, которые, казалось, содержали много добрых и утешительных слов, таких же актуальных сейчас, как и столетия назад, когда они были написаны, – комната превратилась в маленькую часовню, где отец-священник учил свою паству трудным урокам, которые все должны усвоить; он пытался показать, что любовь может утешить надежда, а смирение становится возможным благодаря вере. Это были простые проповеди, проникавшие прямо в души тех, кто их слушал, ибо отец был священником Бога, и частая дрожь в голосе делала более красноречивыми слова, которые он произносил или читал.
Это умиротворение явилось для всех них благом, чтобы подготовить их к грядущему скорбному часу, так как со временем Бет стала чаще говорить, что швейная игла «такая тяжёлая», а затем отложила её навсегда. Разговоры стали утомлять её, лица окружающих – беспокоить, боль всё сильнее заявляла о себе, и безмятежный дух Бет был печально омрачён недугом, терзавшим её слабую плоть. Увы! Какими тяжкими были дни, какими бесконечно долгими – ночи, как болели сердцем и как страстно молились те, кто любил её больше всего, когда они были вынуждены видеть исхудавшие руки, умоляюще протянутые к ним, и слышать горький крик: «Помогите мне, помогите!», понимая, что помочь ей нельзя. Печальное помрачение безмятежной души, острая борьба молодой жизни со смертью – и то, и другое было милосердно кратким, а затем естественное сопротивление закончилось, прежняя умиротворённость Бет вернулась к ней, сделав её ещё более прекрасной, чем когда-либо. С разрушением её хрупкого тела душа Бет окрепла, и хотя она мало говорила, окружающие чувствовали, что она готова, видели, что первый призванный пилигрим был самым достойным, и ждали вместе с ней на берегу, пытаясь увидеть лучезарных существ, которые придут, чтобы принять её к себе, когда она переправится через реку.
Джо не отходила от неё ни на час с тех пор, как Бет сказала: «Я чувствую себя сильнее, когда ты со мной». Она спала на кушетке в комнате Бет, часто просыпаясь, чтобы поддерживать огонь в камине, накормить, поднять или обслужить терпеливое существо, которое редко о чём-либо просило, «стараясь не доставлять хлопот». Весь день она бродила по комнате, ревнуя к любой другой сиделке и гордясь тем, что выбрали её, больше, чем любой другой честью, которая когда-либо выпадала на её долю в жизни. Для Джо это были драгоценные и полезные часы, ибо теперь её сердце проходило ту школу, в которой нуждалось. Уроки терпения были преподаны ей так деликатно, что она не могла не усвоить их: милосердие ко всем, прекрасная натура, которая может простить и по-настоящему забыть любое зло, верность долгу, облегчающему самые большие трудности, истинная преданность безбоязненной и безоговорочной вере.
Просыпаясь, Джо часто обнаруживала, что Бет читает свою потрёпанную книжечку, слышала, как сестра тихо поёт, чтобы скоротать бессонную ночь, или видела, как она закрывает лицо ладонями, и её слёзы медленно струятся сквозь прозрачные пальцы, и Джо лежала, наблюдая за ней, слишком глубоко задумавшись, чтобы плакать, чувствуя, что Бет по-своему, непосредственно и неэгоистично пытается отучить себя от дорогой ей прежней жизни и подготовить себя к миру иному с помощью священных утешительных слов, тихих молитв и музыки, которую она так любила.
Созерцание этого повлияло на Джо больше, чем самые мудрые проповеди, самые священные псалмы, самые пылкие молитвы, которые могли звучать из любых уст. Ибо глазами, прояснившимися от многих слёз, и сердцем, смягчённым нежнейшей печалью, она познала красоту жизни своей сестры – небогатой событиями, бескорыстной, но полной подлинных добродетелей, которые «цветущим в прахе пахнут лепестком»[143], самозабвение, благодаря чему о самых смиренных людях на земле быстрее всего вспоминают на небесах, – истинное достижение, доступное всем.
Как-то ночью Бет просматривала книги на своём столике в поисках той, которая могла бы заставить её забыть о смертельной усталости, которую было почти так же трудно вынести, как боль, и, переворачивая страницы своего с детства любимого «Путешествия пилигрима», она нашла маленький листок бумаги, исписанный неразборчивым почерком Джо. Имя на нём привлекло её внимание, и размытые строки убедили её в том, что на него падали слёзы.
«Бедная Джо! Она крепко спит, так что не буду её будить, чтобы спросить разрешения прочесть. Она показывает мне все свои произведения, не думаю, что она будет возражать, если я взгляну и на это стихотворение», – подумала Бет, взглянув на свою сестру, лежащую на ковре, рядом с каминными щипцами, готовую проснуться, как только бревно рассыплется на угли.
МОЕЙ БЕТТерпеливо сидишь ты в тени,Ждёшь лучей благодатного света.Беспокойный наш дом, наши дниОсвещает он – мы им согреты.От печалей, надежд, от оковЗемных радостей свет нас избавит,Так рябь волн у речных береговВсегда бьётся о гальку и гравий.Ты стоишь у реки… о сестра!Ты уйдешь от меня, от раздоровИ забот в свой ликующий рай,Я прошу о немногом: о добром,Мне оставь добродетелей дар,Что недолгую жизнь украшали…Дорогая, терпения дай,Укреплявшего стойкость в морали.И дай мужества – стать похрабрей…Устелился путь долга цветами –Под смиренной походкой твоей,Под твоими босыми ногами.Милосердия дай – чтобы яСтала кроткой, всю злобу простилаРади вечной любви… и таятДни грядущего новые силы.С каждым днём уменьшается больПосле нашей разлуки – усвоюЯ урок, и потеря, что стольУгнетала,
