– Я так и знала, но они никогда и словом не обмолвились об этом в письмах, а ты уехал, и я предположила, что ошиблась. А разве Джо не была добра к тебе? Я была уверена, что она нежно тебя любит.

– Она была добра, но не в том смысле, и ей повезло, что она меня не любит, раз я такой никчёмный парень, каким ты меня считаешь. Хотя это её вина, и можешь ей это передать. – Когда он это сказал, его взгляд снова стал жёстким и горьким, и это встревожило Эми, потому что она не знала, какой бальзам пролить на его душу.

– Я была не права, но я ничего не знала. Мне очень жаль, что я так рассердилась, но я не могу не желать, чтобы ты перенёс это легче, Тедди, дорогой.

– Не надо, этим именем называла меня она! – И Лори быстрым жестом поднял руку, чтобы остановить слова, сказанные тоном как у Джо: наполовину добрым – наполовину укоризненным. – Подожди, пока сама не испытаешь того же, – добавил он тихим голосом, вырывая пучки травы целыми пригоршнями.

– Я бы приняла это мужественно, и меня бы зауважали, если бы не могли полюбить, – сказала Эми с решимостью человека, который совершенно не разбирался в этих вопросах.

Что ж, Лори льстил себе мыслью, что перенёс это разочарование на удивление хорошо, не издавая ни стона, не прося сочувствия и увезя с собой свою беду, чтобы пережить её в одиночестве. Нотация Эми осветила этот вопрос с новой стороны, и пасть духом при первой неудаче, замкнувшись в угрюмом безразличии, впервые показалось ему проявлением слабости и эгоизма. Он почувствовал себя так, словно внезапно очнулся от печального сна и обнаружил, что больше не может заснуть. Наконец он сел и тихо спросил:

– Как ты думаешь, Джо стала бы презирать меня так же, как ты?

– Да, если бы она увидела тебя сейчас. Она ненавидит лентяев. Почему бы тебе не сделать что-нибудь исключительное и не заставить её полюбить тебя?

– Я сделал всё, что мог, но это было бесполезно.

– Ты имеешь в виду, хорошо окончить колледж? Это было не больше, чем следовало бы сделать ради твоего дедушки. Было бы позорно провалиться, потратив столько времени и денег, когда все знали, что ты в состоянии преуспеть.

– Я и правда провалился, что бы ты ни говорила, потому что Джо меня не любит, – начал Лори, уныло подпирая голову рукой.

– Нет, не провалился, и ты признаешь это в конце концов, потому что это пошло тебе на пользу и доказало, что ты мог бы чего-то добиться, если бы постарался. Если бы ты только поставил перед собой какую-нибудь другую цель, ты бы скоро снова стал самим собой, бодрым и счастливым, и забыл бы о своих невзгодах.

– Это невозможно.

– Попробуй, и увидишь. И не нужно пожимать плечами, думая: «Много она знает о таких вещах». Я не претендую на мудрость, но я наблюдательна и замечаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Меня интересует опыт людей, их противоречивость, и хотя я не могу всего этого объяснить, я запоминаю и использую это в своих интересах. Люби Джо хоть всю жизнь, если хочешь, но не позволяй этому чувству испортить тебя, потому что нехорошо отбрасывать так много славных даров только из-за того, что ты не можешь получить желаемое. Ну вот, я больше не буду читать тебе морали, так как знаю, что ты проснёшься и будешь вести себя как мужчина, вопреки этой жестокосердной девчонке.

Несколько минут оба молчали. Лори сидел, вертя маленькое колечко на пальце, а Эми наносила последние штрихи на торопливый набросок, над которым работала, пока говорила. Затем она положила листок ему на колени, спросив только:

– Что скажешь?

Он взглянул, а затем улыбнулся, так как не мог сдержать улыбки, ведь эскиз был выполнен великолепно: вытянутая фигура лениво лежит на траве с апатичным выражением лица и полузакрытыми глазами, держа в руке сигару, от которой исходит маленький клуб дыма, окутывающий голову мечтателя.

– Как ты хорошо рисуешь! – сказал он, искренне удивляясь и радуясь её мастерству, и добавил, усмехнувшись: – Да, это я.

– Какой ты есть сейчас. А вот таким ты был. – И Эми положила ещё один эскиз рядом с тем, который он держал в руках.

Рисунок был сделан далеко не так хорошо, но в нём были жизнь и дух, которые искупали множество недостатков, и он так ярко напоминал о прошлом, что внезапная перемена промелькнула на лице молодого человека, пока он разглядывал этот эскиз. Это был всего лишь карандашный рисунок Лори, укрощающего лошадь. Шляпа и пальто были сняты, и каждый изгиб энергичной фигуры, решительное лицо и властная поза были полны силы и значения. Красивое животное, только что укрощённое, стояло, выгнув шею под туго натянутыми поводьями, нетерпеливо постукивая одной ногой по земле и навострив уши, словно прислушиваясь к голосу человека, который одолел его. Во взъерошенной гриве коня, в развевающихся волосах и прямой осанке всадника было что-то говорившее о внезапно прерванном движении, о силе, мужестве и юношеской жизнерадостности, которые резко контрастировали с расслабленной грацией эскиза «Dolce far niente». Лори ничего не сказал, но Эми заметила, что, переводя взгляд с одного рисунка на другой, он покраснел и сжал губы, как будто прочитал и воспринял небольшой урок, который она ему преподала. Она осталась довольна и, не дожидаясь, пока он заговорит, сказала своим обычным жизнерадостным тоном:

– Разве ты не помнишь тот день, когда изображал из себя Рэйри[139], укрощая Проказника, и мы все смотрели на это? Мэг и Бет испугались, Джо хлопала в ладоши и подпрыгивала, а я сидела на заборе и рисовала тебя. На днях я нашла этот набросок в своей папке, подправила его и сохранила, чтобы показать тебе.

– Премного благодарен. С тех пор ты стала значительно лучше рисовать, и я тебя поздравляю с этим. Могу ли я, находясь в «раю для медового месяца», рискнуть предположить, что пять часов – это время обеда в вашем отеле?

С этими словами Лори встал, вернул рисунки Эми, поклонившись с улыбкой, и посмотрел на часы, как бы напоминая ей, что даже нравоучения должны иметь конец. Он попытался принять прежний непринуждённый, безразличный вид, но теперь это было явным притворством, потому что толчок к пробуждению был более действенным, чем он мог признать. Эми почувствовала небольшую прохладность в его поведении и сказала себе:

«Ну вот, я его обидела. Что ж, я рада, если урок пойдёт ему на пользу, даже если после этого он меня возненавидит, мне жаль, но это была правда, и я не могу забрать свои слова обратно».

Они смеялись и болтали всю дорогу домой, и маленький Батист, сидевший сзади над ними, подумал, что месье и мадемуазель были в замечательном настроении. Но им обоим было не по себе. Дружеское доверие было подорвано, туча затмила солнце, и, несмотря на их внешнюю весёлость, в сердце каждого из них закралось тайное недовольство.

– Мы увидимся с вами сегодня вечером, mon frère?[140] – спросила Эми, когда они прощались у двери комнаты её тёти.

– К сожалению, у меня назначена встреча. До свидания, мадемуазель. – И Лори наклонился, словно для того, чтобы поцеловать ей руку на иностранный манер, что шло ему гораздо больше, чем многим другим мужчинам. Но что-то в его лице заставило Эми сказать быстро и сердечно:

– Нет, будь собой, Лори, и попрощайся со мной по-старому. Я бы предпочла сердечное английское рукопожатие всем сентиментальным прикладываниям к ручке, принятым во Франции.

– До свидания, дорогая. – И с этими словами, произнесёнными тоном, который ей понравился, Лори покинул её, крепко, почти до боли, пожав ей руку.

На следующее утро вместо обычного визита Лори послал Эми записку, которая заставила её улыбнуться в начале и вздохнуть в конце.

Моя дорогая Наставница, пожалуйста, передай adieu[141] от меня тёте и возрадуйся, потому что Ленивый Лоуренс уехал к своему дедушке, как примернейший мальчик. Приятной зимы, и пусть боги даруют тебе блаженный медовый месяц в Вальрозе! Я думаю, Фреду тоже пошла бы на пользу такая встряска. Передай ему это от меня вместе с поздравлениями.

С благодарностью, твой Телемах[142]

– Какой молодец Лори! Я