Они двигались беззвучно, восемь фигур, слитых со мраком. Расстояние между ними и их драгоценной целью все сокращалось. Близость цели волновала их, повергала в дрожь. Разжигала их ярость.

Все то время, что они провели — беспомощные, заточенные в опостылевшие камни, — они чувствовали исходящую от Камня Воина пульсацию. Самый могущественный из существующих на земле артефактов, камень содержал в себе достаточно энергии, чтобы восстановить их подорванные силы. Однако же незадолго до их освобождения пульсация стихла… Были то очередные происки колдуна либо же случайный воришка, но кто-то забрал камень, унес его прочь. Им потребовалось много времени, чтобы снова нащупать этот пульс…

Внезапно восемь фигур остановились, все разом. Растерянные, они вслушивались в темноту, едва сдерживая вопли разочарования — их путеводный ритм затих. Куда, куда он мог деться на этот раз? Они ждали его возвращения минуту, и две, и десять, а затем тихо заговорили меж собой на шипящем древнем языке, таком же мертвым и забытым в мире людей, как они сами.

Правитель Полуночи, съежившийся среди зеленых зарослей, был слишком растерян, чтобы расслышать зловещие ноты в этой беседе. Градоправитель был голоден и испуган, кроме того, у него зверски разболелось поврежденное бедро, делая ходьбу весьма затруднительной. Все, что он понял из этих перешептываний: там люди. Если они не захотят помочь ему, он прикажет им. Отчего-то ему не пришло в голову, что его приказы действуют лишь тогда, когда он окружен стеной сумрачных стражников с пиками (хотя в этом случае и сотня стражников бы не подействовала). Он поковылял к голосам.

Разговор немедленно стих. Почему они замерли, неподвижные, как каменные изваяния? Правитель Полуночи замедлился. Теперь он не был так уж уверен, что ему следует приближаться к ним. Ему вдруг припомнились строки письма, пугающие до онемения в пальцах… впрочем, его уже заметили. В его текущем состоянии у него не было ни малейшего шанса убежать. Да и стоит ли верить предсказанию письма? Его написал злопыхатель, завистник. Что какой-то низкий человечишка может знать о будущем? Стараясь не думать о том, что все прочее в письме было правдой, Правитель Полуночи неуверенно доковылял до Восьмерки.

Он остановился, догадываясь, что сквозь темноту они видят его совершенно отчетливо, потому что для них темнота — свет.

— Я… — он не смог выговорить свой пафосный титул «Правитель Полуночи». Рядом с ними он не правитель. Он — ничто. Градоправитель сделал робкий шаг назад. — А кто вы?

Ему ответили молчанием.

Правитель Полуночи продолжал безотчетно пятиться.

Они рассмеялись, и в этом злом, шуршащем, как сыплющийся песок, смехе, он услышал свой приговор. Резко развернувшись, игнорируя жгучую боль в бедре, он бросился бежать, но словно ледяной ветер ухватил его, поднял и швырнул лицом вниз о землю. Правитель Полуночи закричал от боли и отчаянья. Приподняв голову, он смутно увидел колыхнувшийся возле его лица край темного одеяния. Затем Правителя Полуночи подцепили за предплечья и резко дернули вверх, заставив его взмыть над землей, беспомощно дрыгая ногами. Невыносимо сильные пальцы вдавливались в кожу, прорывая ее заостренными ногтями. Невыплеснувшийся крик образовал в груди Правителя Полуночи жесткий комок.

В абсолютном беззвучии Правитель Полуночи взглянул в лицо одного из своих убийц. В блеске этих неподвижных глаз он видел неутолимую ярость и жажду разрушения, беспокойство и ненависть, и отблески того огня, что разгорится по всему миру.

Ему досталась лишь капля того огненного ливня, что они могли теоретически на него обрушить: они просто разорвали его на куски.

После они долго вслушивались в темноту, но так и не смогли различить столь желанных для них ритм. Глубоко под водой слабо пульсировал камень, надежно заглушенный громадной толщей быстро мчащейся воды.

***

Наёмница вздрогнула и обернулась на шум.

— Кто-то кричал. Ты слышал?

Лист, который они, разгладив, положили на траву, освещал склоненное над ним лицо Вогта. Наёмница увидела, как Вогтоус плотно сжал губы.

— Нет, — заявил он. — Я ничего не слышал.

***

Ночью Наёмницу что-то пробудило. Не звук, а скорее ощущение чьего-то присутствия. Поблизости продолжал безмятежно сопеть Вогт. Наёмница приподнялась и села. Неподалеку от себя она увидела знакомую фигуру, обозначенную в темноте светлыми, дымными завитками тумана.

— Урлак! — позвала она.

Он приблизился, ступая совершенно беззвучно. Травинки под ним не прогибались. Теперь Наёмница могла видеть его отчетливо: когти размером с ее голову, покачивающиеся крылья, сострадательные мерцающие глаза. Ее рот скорбно изогнулся.

— Ах, Урлак, зачем же ты умер? Что станется с этим несчастным миром без тебя?

Усевшись возле нее, Урлак покачал огромной головой.

— Бог не мертв до тех пор, пока кто-то помнит его имя.

Глотку Наёмницы стиснуло до боли, глаза начало жечь.

— Все твои статуи уничтожены. Кто теперь вспомнит твое имя?

— Но ты же помнишь, — сказал Урлак и, приблизив свою огромную голову, посмотрел Наёмнице прямо в глаза.

Наёмница почувствовала, как ее заполняет умиротворение, вливается в нее стремительно, как вода в поставленный под водоскат кувшин… Это было столь острое, до боли приятное чувство… что она проснулась.

До рассвета было еще далеко, тьма-тьмущая. Рядом по-прежнему мирно сопел Вогт. Он находился так близко, что Наёмница могла ощущать исходящее от него тепло. Она повозилась, устраиваясь поудобнее под зеленым плащом, и попыталась снова уснуть. Однако сон не шел. Сначала она была слишком взбудоражена из-за сна, потом в ее голове начали прокручиваться воспоминания о том, что случилось в Торикине. А потом она задумалась об изменениях, произошедших в Вогте. Она встала, прошлась, снова легла. Еще раз прошлась. Легла.

Вогт перевернулся на другой бок, лицом к ней. Сопение прекратилось. Наёмница крепко зажмурилась, но вскоре, устав притворяться спящей, открыла глаза. В темноте поблескивали открытые глаза Вогта.

— Ты теперь знаешь, да? — спросила Наёмница. Ей было мучительно неприятно спрашивать об этом, но, невысказанный, вопрос жег ее изнутри.

— Да, — ответил Вогт.

Наёмница сжалась в клубок.

— Ты меня осуждаешь? — с вызовом спросила она. «Даже если да, не говори этого», — услышала она у себя в голове собственный молящий голос.

— Нет. Я не думаю, что у тебя был какой-то выбор.

В его голосе Наёмница услышала сочувствие, понимание и желание утешить — и ни капли осуждения. И все равно ей хотелось выть. Она глубоко задышала, пережидая этот приступ.

— Прошлое — оно как тень. От него можно бежать — но убежать не получится. Оно всегда с тобой, — Наёмнице было сложно говорить, но все же… все же ей было нужно кому-то рассказать