Смущенная его манерой держаться, Сильва принесла еще одну рюмку, и Павел налил ей.

— За тебя, за твои мечты! — Они чокнулись, и она еще больше удивилась, когда он поцеловал ее в щеку. Губы его горели, а глаза помутнели и слегка подпухли. — А что касается твоего отца и Драгана, они как-нибудь сами разберутся.

— Дядя Павел, — начала Сильва, решив, что сейчас наступил самый подходящий момент.

— Прошу тебя, принеси мне стакан воды, — нежно сжал он ее плечи, а потом снова налил себе, — и сделай крепкий турецкий кофе, — добавил он ей вслед. — Такой, какой только твоя мать умела готовить. — Павел выпил прямо из бутылки. До него доносился звон посуды, но он забыл, что Сильва здесь, что он находится в чужом доме. В его сознании возникла какая-то мелодия, и Павел начал напевать тихо, задумчиво.

Когда Сильва вернулась с кофе, он спал, приткнувшись головой к стенке. Она его не разбудила. Поставила поднос на стол и вышла. Лучи пробуждающего солнца проникли в комнату, но вскоре набежавшие облака затянули все небо.

Какая-то неведомая сила привела Огняна Сариева в полк, и в голове у него все перемешалось. Приказ об отстранении его от командования полком все еще стоял у него перед глазами, а прошлой ночью он словно бы разговаривал с кем-то другим, только не с Граменовым, который подписал этот приказ. Он пошел вместе с генералом только из уважения к его званию, а расстались они как люди, у которых есть что-то общее. Огнян не мог себе объяснить, почему Граменов ему поверил. Они говорили о солдате, о болезни его матери, и он почувствовал, что генерал близок к обыкновенным людям, к самой жизни. Но когда Граменов сказал несколько слов о нем самом, когда Огнян ощутил в его голосе ту отцовскую заботливость, которая тронула его сердце, он забыл свою обиду за то, что его отстранили от должности, и был готов следовать за генералом куда бы тот его ни повел.

И другое заметил Огнян. Генерал не только беспокоился о его здоровье, он стремился отправить его как можно дальше от этой заварухи, чтобы самому укротить лавину, а уж тогда все начать сначала, как бы переписывая события начисто.

Огняну не хватило остатка ночи, чтобы все обдумать, но в одном он был убежден: раз он уцелел после того, как подвергся облучению, то еще несколько дней не станут для него роковыми. Многое ему подсказывало, что в данный момент он наиболее необходим здесь, пусть даже и вне танкового полка. Инстинктивно он ощущал, что надвигается что-то такое, что представляет угрозу всей их жизни, созданной с таким трудом. Он все еще шел ощупью, но шел в одном направлении, искал и был уверен, что откроет главное — истину.

От своего отца он знал, что, когда вокруг Велико Граменова складывалась трудная и сложная обстановка, тот стремился взять все на себя. Отец Огняна считал это слабостью, а Огнян принимал это как вызов всему миру. В ту ночь генерал решил отдалить его от опасностей, но ведь Огнян не трус. С поля боя бегут только слабые...

Огнян поспешил к себе на квартиру. Ему захотелось успеть до рассвета выкупаться, побриться, как он это делал каждое утро, и он даже придумал, с чего начать, как помочь генералу.

Огнян не успел сделать и сотни шагов, как фары чьей-то машины ослепили его. Он поднял руки, чтобы закрыть глаза от яркого света, и увидел палку и широкие плечи своего отца, который пытался выйти из машины.

Предчувствие не обмануло Огняна. Бледное лицо Драгана, его глаза подсказывали, что случилось нечто такое, что вывело отца из состояния призрачного спокойствия. Огнян невольно сопоставил отца с Велико Граменовым. Один — инвалид, больной человек, другой — закаленная бурями скала, которая не поддалась времени. Но оба они внушали уважение.

— Садись, — проговорил отец, указав на машину.

— Куда мы поедем? — спросил Огнян, не сдвинувшись с места.

— Разве это имеет для тебя значение?

— И притом большое, — стараясь сохранить спокойствие, ответил Огнян. — У меня есть работа, отец.

— Зачем ты вводишь в заблуждение и себя и меня?

— Разве я похож на беспризорного? — Зажигалка мелькнула в руках подполковника, но Драган не дал сыну закурить сигарету.

— Нет, еще хуже. Бегаешь, прячешься, молчишь, когда тебя бьют.

— Ты чем-то встревожен, отец. — Огнян взял его под руку, и они присели на ближайшую скамью. — Что-нибудь случилось с детьми?

— С детьми... Если бы речь шла о них, то мы бы еще жили и пели. Но что делать с такими седовласыми, как ты? Заставляешь меня краснеть из-за твоего бессилия. Они его толкают на гибель, а он лезет им в руки, ожидая, что его приласкают! Я собрал твои вещи. С завтрашнего дня ты будешь жить у меня. Не только в казарме есть хлеб насущный. Не вставать же перед ними на колени! Велико должен запомнить раз и навсегда, что ты мой сын.

— Ты меня с кем-то путаешь, отец, — все-таки закурил сигарету Огнян. — А что касается генерала Граменова, так что бы ты ни делал, он для меня останется большим человеком.

— И это ты говоришь о том, кто вышвырнул тебя на улицу?

— Может быть, было за что. — Огняну вспомнились учение, Тинков и бессонные ночи. — Он совсем одинок, отец. Я не имею права бросать его тогда, когда ему так трудно, даже если он отдаст меня под суд. Этого человека я уважаю, ему я верю.

— Нашел кого уважать!

— Никто другой не заслуживает такого доверия и преданности.

— Сумасшедший!.. — подняв палку к небу, воскликнул Драган.

— Пусть так!

— Я отрекусь от тебя, перед всем миром отрекусь! — прохрипел в бессильной ярости Драган. — Рабская душонка!

— Это твое право, отец. Ты меня создал и вырастил. А что касается моих детей, то самое позднее завтра я их заберу. Они мне нужны.

Драган не слышал его последних слов. Мотор взревел, и машина помчалась по грязной улице.

Огнян остался в темноте. Только сейчас он почувствовал облегчение. Перед