год составят книгу «Разговоры со Станиславом Лемом». Писатель коснулся в них и актуальных событий. Он скептически смотрел на перспективы независимого профсоюза: «Когда-то, разговаривая с женой, я сказал, что, если „Солидарность“ придет к власти, мы уедем из страны. Не потому, что мне было чего непосредственно опасаться, – я никогда не состоял в партии, так что мог не бояться, что меня заставят съесть партийный билет, которого у меня нет. Я просто был убежден, что „Солидарность“ не способна исполнять административных функций. А во-вторых, без сомнения, наступило бы чудовищное, как перед войной, размножение политических партий, так как единственным фактором, гарантирующим единство этого явления, была борьба с противником – властью. Если бы этого противника не стало, „Солидарность“ разлетелась бы на бесчисленное количество осколков. Впрочем, проявления того, что можно назвать сарматской традицией, уже начинали чувствоваться»[1064].

Поляки тем временем с ужасом ждали наступления зимы. Польша продолжала платить по кредитам, набранным Гереком, добивая и без того слабую экономику. Алармисты пророчили грядущие отключения электричества и центрального отопления, пропажу угля и газа, карточки на хлеб. Лагеря польских беженцев в ФРГ и Австрии трещали по швам. Власти препирались с «Солидарностью» насчет экономической реформы: оппозиция предлагала югославскую модель, но требовала установить общественный контроль за национальным хозяйством в виде нового органа, стоящего над партией и правительством, что неизбежно вело к парламентской демократии. Режим пойти на это, естественно, не мог. Наблюдая за бесполезным боданием сторон, все больше членов независимого профсоюза выступали за захват предприятий и допуск оппозиции к государственным СМИ, пользуясь ослаблением партии: за год из нее отхлынули 500–600 тысяч человек. До 60 % населения требовали ограничить роль ПОРП, в их числе половина коммунистов![1065]

18 октября 1981 года не без давления Москвы Каню на посту первого секретаря ЦК ПОРП сменил Ярузельский, сохранивший должности премьера и министра обороны. Уже четвертый глава партии уходил в отставку! Такого не случалось ни в одной другой стране соцлагеря. В тот же день правительство продлило на два месяца срок службы осенним призывникам 1979 года – считалось, что «Солидарность» не успела их «растлить». Спустя шесть дней в села вошли Территориальные оперативные группы армии. Через месяц они появились и в городах. 30 октября правительство передало в Сейм проект постановления о «чрезвычайных мерах для защиты граждан и государства». «Солидарность» ответила на это угрозой всеобщей забастовки. 5–6 ноября был кроваво подавлен бунт заключенных в Каменской тюрьме. Тут и там вспыхивали стихийные стачки. Забастовками начался и учебный год в вузах: студенты требовали вернуть автономию, отобранную в 1969 году. Теперь уже Глемп метался между первым секретарем и председателем «Солидарности», пробуя сгладить углы. Но долгожданная встреча «большой тройки» (Ярузельский, Валенса, Глемп) закончилась ничем. 2 декабря милицейский спецназ провел показательную акцию: высадил с вертолетов десант для подавления забастовки учащихся Высшей школы офицеров пожарной охраны, требовавших вывести свое заведение из-под юрисдикции МВД[1066]. В тот же день в здании Академии наук состоялось торжественное собрание Польского общества астронавтики, на котором его председатель Ольгерд Волчек вручил Лему награду за многолетнюю пропаганду изучения космического пространства.

5 декабря Политбюро приняло решение ввести через неделю, в преддверии очередной годовщины восстания рабочих верфей, военное положение. Все понимали, насколько губительна для реноме партии будет эта мера. «<…> Это ужасная, чудовищная компрометация партии, если спустя 36 лет ее власть нужно защищать милицейскими мерами», – заявил Ярузельский[1067]. 11 декабря в Варшаве открылся Конгресс культуры, на который прибыло немало эмигрантов. А в Гданьске тогда же собралась общепольская комиссия «Солидарности». 12 декабря в 22:30, незадолго до окончания ее заседания, перестал работать телекс, спустя полчаса замолчали телефоны. В полночь телевидение прервало программу. В час ночи в Бельведерском дворце собрался Госсовет, чтобы утвердить военное положение. Внезапно заартачился глава ПАКСа Рышард Рейфф, сменивший покойного Пясецкого. Это, естественно, не помешало высшему органу государства принять нужное постановление, лишь аукнулось Рейффу отставкой.

Гданьское заседание «Солидарности» сыграло на руку властям: не понадобилось ловить руководителей профсоюза по всей стране, оказалось достаточно окружить гостиницу, где поселились делегаты. Тех, кто не участвовал в заседании, ночью забирали в их квартирах. В первую же ночь схватили около 4000 человек, затем к ним добавили еще 6000. Среди прочих задержали Киёвского, Бартошевского, Зиманда и многих других знакомых Лема. Блоньский, который тоже ждал ареста, пророчил, что после Рождества начнется советское вторжение[1068]. Брали не только оппозиционеров, но и представителей прежней элиты, включая Герека, Ярошевича и Бабюха. Всех отправили в лагеря для интернированных. На улицах городов появилась бронетехника и военные патрули, гревшиеся у бочек с горящим углем. В 6:00 утра 13 декабря по телевидению выступил Ярузельский, сообщивший о переходе власти в руки Военного совета национального спасения и о введении военного положения.

Это событие вернуло Лема в состояние 1968 года – он опять в панике сжигал документы. Но теперь пришел в такое отчаяние, что решился на отъезд из страны. «Я попросту ошибочно думал, что власть не сделает того, что она сделала, – говорил он Бересю в интервью. – Ошибка вытекала из простого, в принципе, расчета: я просто не мог представить, что кто-то может быть заинтересован в том, чтобы все наше достояние, все, что было приобретено за 27 миллиардов долларов, разлетелось в пыль. А иначе не могло быть, потому что при военном положении экспорт должен был упасть»[1069].

В стране действовал комендантский час, не выходила пресса, кроме «Трыбуны люду» и «Жолнежа вольности»; для выезда с места прописки требовался пропуск; распускались все общественные организации, включая СПЛ; были запрещены собрания и манифестации. А над зданием ЦК ПОРП теперь реял не красный флаг, а национальный польский – прямо как в Радоме во время рабочего мятежа. Неделю после введения военного положения там и тут вспыхивали забастовки протеста, в наиболее горячие места перебрасывали отряды спецназа, которые ночами атаковали стачечников, используя слезоточивый газ, прожекторы и петарды, а кое-где и огнестрельное оружие. Наиболее ожесточенное сопротивление силы правопорядка встретили в Гданьске и в Силезии. К 22 декабря власть окончательно взяла ситуацию под контроль.

В этот день Щепаньский записал в дневнике: «После варшавского хаоса Краков кажется стоячей водой, хотя и здесь люди сидят по тюрьмам, и здесь по улицам ходят патрули, а рядом, в Нове Хуте, решительные рабочие продолжают занимать кислородную станцию. Я не могу ни за что взяться. Хожу в „Тыгодник“, там постоянно заседают бессильные сотрудники, делятся друг с другом новостями, которые невозможно проверить <…> Был в Союзе [польских литераторов], он запечатан, но там