Не случайно до середины XIX в. в Германии меркантилизм – продукт экономической мысли стадии первоначального накопления – господствовал в качестве официальной экономической доктрины. А затем у первого выдающегося немецкого мыслителя – экономиста Фридриха Листа концепция развития хозяйства имела националистическую окраску.

Формирование единого национального рынка в определенной степени тоже «шло сверху». Юридическое объединение карликовых государств, число которых превышало количество дней в году (в Европе шутили: когда одна немецкая великая герцогиня в своем замке заваривает утренний кофе, другая наслаждается его запахом), экономически быстро дополнила сеть железных дорог, к концу века самую плотную в мире. Строительство железных дорог стимулировало и развитие тяжелой промышленности, специализация которой затем быстро приобрела военный уклон. По объемам промышленного производства Германия с головокружительной быстротой вышла на 1-е место в Европе и на 2-е в мире.

Промышленность нуждается в сырье, а в соседней Франции, где в промышленности преобладала легкая, запасы железной руды как бы «пылились на полке». Победа Германии в войне 1871 г. позволила не только «пустить в дело» эти запасы, но и получить пятимиллиардную контрибуцию. Этот разгром был ошеломляющим ударом по национальной гордости французов, в памяти которых еще не смолк гром побед Наполеона I. Победы всегда помнят дольше, чем поражения, это удивительно щадящее свойство человеческой памяти, благое для самолюбия, но вредное для разума. Даже великий Пастер бросил занятия наукой и, чтобы внести посильный вклад в дело сбора средств для выплаты контрибуции, принялся варить «пиво национального реванша» по собственному рецепту. Помните, какой горечью проникнуты рассказы Ги де Мопассана из серии, посвященной временам оккупации родины в ходе Франко-прусской войны? Эта национальная боль позднее еще принесет страшные беды всему миру.

Растущая промышленность Германии нуждалась и в другом сырье, причем опережающе развивались «новые» отрасли, именно те, сырьем для которых природа Германию обделила. Опоздав к столу, где уже доделили «колониальный пирог», немцы со злобной завистью поглядывали на смачно уписывающих свои куски пирога соседей. С морально-этической точки зрения их права на свою долю были ничуть не меньше.

Вступив в Первую мировую войну, Германия нарушила предсмертный завет своего объединителя и первого канцлера Отто фон Бисмарка: никогда и ни при каких обстоятельствах не воевать с Россией! Итоги войны, юридически закрепленные в Версальском договоре, в заключении (а вернее, диктовке) которого Россия, в то время уже большевистская, участия не принимала, официально низводили недавно еще мощную Германию до положения «заднего двора Европы». Уверены, что столь исторически неразумные условия договора родились в воспаленном мозгу французских политиков, еще не переживших горечь поражения 1871 г. Думается, на них лежит тяжкий груз моральной ответственности за нарождение немецкого нацизма. Юность и созревание последнего в условиях бесперспективности жизни целого поколения немцев блестяще описаны в замечательном романе Эриха Марии Ремарка «Черный обелиск», перечитывать который можно бесконечно. Сама по себе экономика гитлеровской Германии служит убедительным примером того, как уникальность исторических условий может определять пути ее развития, того, сколь эффективны директивные методы руководства в экстремальных условиях.

Освоение европейцами Америки можно рассматривать как попытку скопировать развитие Европы. Возродившееся на заре эпохи Просвещения рабство, похоже, мало кого смущало. Человечество упорно не желает использовать накопленный опыт и глобальные перспективы упорно приносит в жертву сиюминутным интересам. Мы забываем все – и темные века, последовавшие за крушением Римской империи, когда часть Европы практически опять начинала с общинного хозяйства, и то, как золотой поток из Нового Света практически «затопил» экономику Испании и Португалии. Неосознанно мы стремимся начать все сначала, но неизменно допускаем в новом сочинении старые ошибки. Не случайно один из самых признанных экономистов нашего века Джон К. Гэлбрейт саркастически указывает на то, что любой из его коллег втайне завидует организации труда в концлагерях.

Хозяйство будущих Соединенных Штатов сочетало принципиально различные уклады экономики: не привившуюся здесь феодальную аренду земли, пионерно-захватное ее освоение, породившее американский путь развития сельского хозяйства на базе свободного фермерства, наконец, рабские плантации на Юге. Гражданская война, единственная война, которая велась на собственной территории США после их создания, положила конец этой многоукладности. Экономический прогресс определил гражданский выбор.

Само наличие Старого Света превратилось для США из тормоза в стимул развития экономики. Дело не только в том, что свободная от пережитков феодализма с почти нетронутыми природными ресурсами огромная страна абсорбировала все его научно-технические достижения и сама успешно вела и внедряла новые разработки. Европа, в которой народам давно уже стало тесно, перешла от локальных вооруженных столкновений к глобальным войнам, добровольное участие в которых США и Японии превращало их в мировые. Убытки от Первой мировой понесли все страны-участники, кроме США и Японии, Вторую же мировую экономически выиграли только Соединенные Штаты.

Если Первая мировая война окончательно освободила США от финансовой зависимости от Европы, то Вторая – обеспечила не только полный выход экономики страны из особо поразившего ее кризиса 1929–1933 гг., но и мощный рывок производства. Граждане Америки вспоминают, что в войну жилось сытнее, чем до нее. Фактор, безусловно, положительный, но настораживает сложившийся объективно и продолжающий существовать и поныне крен производства США в сторону обороны.

Мощный военно-промышленный комплекс требует больших общенациональных затрат, а затраты требуют их оправдания. Идеологически-военное противостояние СССР и США, подкрепленное локальными испытаниями военной техники на чужих территориях и под псевдонимами (Корея, Вьетнам, Ближний Восток, Афганистан и т. д.), довольно долго были для американского обывателя хорошей мотивацией затрат на оборону и стимулом его имперских амбиций. Теперь реально зримого противника нет, а амбиции и структура производства остались. Ну и что делать, искать нового? Не исключено…

Тут невольно вспоминается ситуации самого начала XX в. в Российской империи. Самодержец, ощущая шаткость своего трона, искал «маленькой, но победоносной войны». И получил ее в 1905–1907 гг. с Японией. Итоги ее всем памятны. Очередная попытка лечить внутренние болезни внешними припарками.

Тревожным симптомом является и узкая специализация отраслей знания, которая в США развита как нигде в мире. В сочетании с тем, что американская литература и искусство, столь расцветшие в XX в., не могут предложить миру практически ничего интересного в классических музыкальных жанрах, сколько ни стараются. А ведь именно эти жанры требуют особого типа синтеза и комбинаторики мышления в сочетании с самой широкой профессиональной подготовкой. Это дает повод для раздумий.

Экономическая теория США предлагает, безусловно, интереснейшие модели для анализа процессов, но человеческий фактор в теории можно усмотреть разве что в делении на «синие» и «белые» воротнички, а социальные и личностные мотивации приходится искать в примитивных рецептах Дейла Карнеги.

Из всех стран древней цивилизации Япония включилась в мировое экономическое хозяйство последней. Ее многовековая политическая и экономическая