Появляются относительно крупные предприятия иностранцев – железоделательные заводы Виниуса с компаньонами в районе Тулы, бумажные заведения в районе Москвы. Но и эти предприятия были полугосударственными; государство привлекало иностранцев для налаживания производства, нужного казне, и обеспечивало всем необходимым. Вся продукция этих заведений шла на удовлетворение государственных потребностей.

За пределами же этой казенной сферы четко зафиксированных крупных промышленных объектов не было. Остальная промышленность страны оставалась в лучшем случае на стадии простого товарного производства.

Причина в том, что переход от феодальной раздробленности к образованию единого Российского государства совершился раньше, чем возникло достаточно крупное промышленное производство, которое могло бы удовлетворить государственные потребности. Буржуазное промышленное производство, которое на Западе зародилось в недрах феодализма, у нас еще не сложилось.

Одним из важнейших направлений реформаторской деятельности Петра I было, как известно, строительство мануфактур. Но долгое время, до последнего десятилетия царствования первого российского императора, создавались только казенные мануфактуры. Промышленность создавалась внеэкономическими, административными методами. Уже потом стали появляться первые частные предприятия, а казенные – передаваться в частные руки, иногда в принудительном порядке.

Предполагалось заинтересовать богатых людей и тем самым вовлечь их в развитие мануфактурного производства. Вовлекаться-то они вовлекались, но материальная заинтересованность была здесь ни при чем. Казенные мануфактуры несли «великие убытки» и передавались частным владельцам после полного расстройства дел. Поскольку желающих добровольно взять эту обузу обычно не находилось, то предписывалось передать мануфактуру «в неволю» принудительно создаваемому «кумпанству». Так, в 1720 г. (именно этот пример приводит в своих лекциях В. О. Ключевский) для передачи казенного суконного двора было составлено «кумпанство» из 14 купцов, набранных в разных городах, и будущие владельцы были доставлены на место под конвоем солдат, причем содержание конвоя был отнесено за счет конвоируемых.

Однако частные предприятия, независимо от того, были они построены владельцами или переданы от казны, правительство, строго говоря, не рассматривало как частные. Государство нередко обеспечивало такие мануфактуры сырьем, землей, рабочей силой, принимало в казну продукцию по «указным» ценам, давало конкретные задания мануфактуристам, а если мануфактурист не справлялся с заданием, не наказывало его. Владельцы мануфактур назывались не хозяевами, а только «содержателями». «Наши люди не во что сами не войдут, ежели не приемлемы будут», – объяснял Петр I в одном из указов. И так продолжалось почти весь XVIII в. В 1747 г. владелец суконной мануфактуры Третьяков был заключен под стражу за недопоставку сукна. В 1750 г. у Дудорова была отобрана мануфактура за недостаточный объем производства и передана Колосову. При Екатерине II эта казенная регламентация ослабла, но и в 1789 г. тоже за недостаточный выпуск продукции Путивльская мануфактура Матвеева была у последнего отобрана и передана Потемкину.

Таким образом, долгое время государство рассматривало не только казенную, но и всю промышленность страны как находящуюся в своем ведении и управляло этой промышленностью административными методами. Ничего подобного в странах Западной Европы не было.

Следует добавить, что и в первой половине XIX в. значительная часть российской промышленности состояла на посессионном праве, т. е. праве условного владения. Посессионное предприятие, будучи основано частным владельцем и находясь в его руках, юридически считалось государственной собственностью и подчинялось государственной административной регламентации. Государство для таких предприятий устанавливало штаты, нормы выработки, величину заработной платы и выдачи провианта.

Любопытно, что крепостные рабочие предпочитали казенную регламентацию произволу частного предпринимателя. В своих выступлениях они выдвигали требования передачи их предприятий в казенное ведомство, введения казенных норм, соблюдения казенной регламентации. Существенно и то, что казенное ведомство, в отличие от частных предпринимателей, не гналось за высокими прибылями, а следовательно, и норма эксплуатации здесь была ниже.

И накануне революции, в начале XX в., Россия отличалась от стран Запада большим государственным хозяйством. В состав государственного сектора входил Российский государственный банк, который стоял по главе банков страны. Государству принадлежало 2/3 железных дорог, большая часть военной и металлургической промышленности, огромная территория земли, в том числе 60 % лесов. Существовал сложившийся аппарат управления этим государственным хозяйством со своими традициями и разработанными методами управления.

Могло ли это не отразиться на революционных и послереволюционных событиях? Ликвидация капиталистической собственности проходила как ее национализация, которая облегчалась традициями государственного, административного хозяйствования. Очевидно, если бы в России больший вес имела кооперативная собственность, взоры при ликвидации частного капитала могли бы обратиться на эту форму, которая тоже не противоречила социалистическим идеалам.

И еще одно обстоятельство оказало огромное влияние на обстановку в стране к началу Октябрьской революции – это явная реакционность царизма и, как следствие, оппозиционность ему всего русского общества. После реформ 60-х гг. XIX в. царское правительство, в сущности, стало анахронизмом. Экономически теперь господствовала буржуазия, но она не имела политической власти. Государственная власть осталась в руках дворянства, отжившего сословия, сохранившего, однако, свои сословные привилегии. Буржуа в России считались людьми второго сорта. Революция 1905–1907 гг. положение изменила незначительно. Государственная дума, которую можно было сверху «распустить», а потом снова собрать, изменив избирательный закон, еще не делала Россию демократическим государством. Иначе и не понадобилась бы Февральская революция 1917 г. Буржуазия оставалась в оппозиции царизму, а ее лидеры выступали против правительства и с определенными оговорками поддерживали рабочее движение. Тот самый Рябушинский, который потом будет требовать «костлявой рукой голода» задушить революцию, в 1911 г. призывал «морально поддержать» рабочих, выступавших против Ленского расстрела, и «не делать у них вычетов за прогульное время» при забастовках.

В русском обществе считалось правилом хорошего тона проявлять солидарность с революционерами, а поддержка царизма в его действиях против революции образованными людьми рассматривалась как нечто неприличное. Традиция быть в оппозиции, быть «за революцию» даже в крайних ее проявлениях сыграла свою роль и в развитии событий после февраля 1917 г. Ведь основная масса сознательных противников большевиков в 1917–1919 гг. также относила себя к революционерам, а явные монархисты составляли незначительное меньшинство. Успех большевиков и Октябрьская революция многим казались джинном, выпущенным ими самими из бутылки.

Но в оппозиционности буржуазии таилась и ее слабость. Она не имела опыта политического руководства страной, политической организации общества. Она умела лишь протестовать, произносить речи, устраивать собрания – чем обычно и занимается оппозиция. И, оказавшись в феврале 1917 г. у власти, она не нашла сил создать свой, буржуазный порядок. Олицетворением ее стал Керенский, который, конечно, был прекрасным оратором, мог умело вести интригу… но не государство.

Слабость российской буржуазии была еще и в другом: находясь в оппозиции к царизму, она пребывала в то же время в тесной зависимости от него. Усиленное вмешательство государства в экономическую жизнь страны, его стремление помогать своей буржуазии не усиливали, а ослабляли этот