стянута в левую сторону, будто кто-то жестокой пятерней ухватил ее за левую щеку и сжимал неумолимо, скручивая болью всю голову. Это было невероятно: это ведь его, Вадимово, это он так перекашивается от боли всегда, с детства еще; в сравнении с этим сходство рубашек было уже и излишним…

– Так вы и видите всех нас – смешными, глупыми обезьянами? – Девушка смотрела на Вадима, даже не слушая его, просто смотрела, склонив голову к плечу и покусывая кончик кисти (Когда она его заметила? Может, она и все время так смотрела на него?). – Вот так вы – единственный человек в этом зверинце – и видите всех нас?

– Почти так. – Она не заулыбалась ответно на натужную любезную улыбчивость Вадима, а, повернувшись, ткнула кончиком кисти в голубое пятнышко с краю листа.

Там же, на листе, в легких голубых брючках стояла за мольбертом симпатичная обезьянка.

– Тогда не страшно, – держался Вадим привычной интонации. – Если вместе с вами, то я согласен и в зверинце.

Его несло: главным для него стало сейчас пробиться сквозь грустно-снисходительный прищур тоненькой рисовальщицы, хоть совсем и не в его вкусе была эта девушка, хоть и не ко времени было ему это новое знакомство (куда-то надо было еще успеть, но куда?).

– Кстати, – Вадим наседал, – вам не кажется, что пришла пора кормить зверей? Слышите, какой шум в тигрятнике? Может, и мы вкусим, от звериных радостей, тем более что другие, с вашей точки зрения, нам недоступны?..

И вот уже они сидят за Вадимовым угловым столиком (значит, она согласилась), и невозмутимый Саша наставляет и наставляет перед ними все новые блюда.

– Звери должны хорошо питаться. – Вадим залпом выпивает бокал ледяного полусладкого, но никакого облегчения: та же жара и та же жажда. – Ну а как у нас, у обезьян, принято? Имена у нас есть? – Он не дает ей и рта раскрыть и говорит, говорит, с одним желанием увлечь, поразить, завоевать… – Вас, вероятно, зовут Света, впрочем, достаточно, что я буду вас звать Света… Так вот, скажите, Света, как вы относитесь к такому еще бытующему мнению, что люди сотворены Богом, а не произошли от обезьяны? Или вам ближе идея, что люди действительно не произошли от обезьяны, все еще не произошли от нее, все еще пытаются произойти, но не могут?..

– Бедненькая, голодненькая обезьянка. – Света смеется, сдувая задающую на глаза прядь. – Ну зачем вам Бог? Разве вам приелись уже обычные обезьяньи радости?

– Ну знаете ли… – Вадим растерялся даже, но нашел в себе силы засмеяться, – скучно как-то, если без Бога.

– Ах, ему скучно! – сердито рявкнул над самым ухом официант Саша и впрыгнул на свободный стул, ловко перебросив фалды фрака через спинку. – Все мы под Богом ходим, макака ты несчастная. Вот у нас ревизия была…

– Саша, не волнуйтесь. – Света протянула длиннющую руку и почесала официанту под манишкой (Вадим тут же сообразил, чего ему не хватает, и, перехватив в левую руку котлету по-киевски, правой принялся расчесывать живот под резинкой трусов). – Сейчас я все объясню. – Света задрала к лепному потолку свою симпатичную мордочку. – Бог – это вся Земля, вся-вся, и когда Земля себя сделала на загляденье, то и захотела кого-нибудь осчастливить, чтобы кто-то оценил, как все здорово, а не просто чтобы бродили по ней, жевали и размножались. Вот она и выбрала одно обезьянье племя, предположив, что оно способно будет оценить, и, воздействовав как-то там радиацией или еще чем, добилась мутации – ведь время для Земли совсем другое, чем для нас: нам – сотни лет, а ей – минута, может. Ну а обезьяны они и остались обезьянами – всех-то изменений, что научились обезьянсность свою прикрывать тряпками да словами разными… Теперь-то Земля пытается от этой пакости, ею же созданной, избавиться, пока саму ее эти ее создания не взорвали или еще как не изуродовали неисправимо…

– Глупый какой-то у вас Бог.

– Ну, представьте: построили вы великолепный дом и захотелось порадовать кого-нибудь – пригласили кучу знакомых, чтобы жили они и радовались, а они на ковры гадят, подрались – стекло разбили… Что делать?

– Выгнать.

– Некуда.

– Поссорить, чтобы жизнь невмоготу стала, чтобы перебили друг друга.

– Могут во время ссоры и дом поджечь.

– Значит, заразить чем-нибудь, чтобы сами передохли.

– Может, и возникнет что-то, чего лечить не успеют научиться.

– А вас вши не мучают?

– Мыться надо, макака паршивая, – снова загремел Саша. – И искаться не лениться каждый день. – Оказывается, он во все время разговора с ошеломительной скоростью ел, и теперь на столе только обглоданные кости наполняли дорогую посуду. – А чесаться за столом неприлично. – Саша выхватил из руки Вадима котлету по-киевски и впился в нее длинными желтыми зубами. – Тем более чесаться при даме, – прочавкал он.

– Так если чешется, – обиженно протянул Вадим. – Света, скажите ему.

– Да не ори ты на него… – Почему-то Света заговорила голосом Матвеича, но это было уже не важно, так как, получив разрешение, Вадим сладострастно начал терзать пальцами низ живота.

Он сполз с матраца и тут же вскинулся, оглядываясь пустым и отсутствующим взглядом.

– Что ты к нему прицепился, – втолковывал Матвеич кому-то вниз. – То, что Голуба наплел, вполне можно считать гипотезой, и она ничуть не хуже всяких других.

– Лучше бы он не ломал голову всякой чушью, а в Афган пошел…

– А я не хочу в Афган, – взревел, выскакивая в проход, всегда добродушный Голуба, – мне незачем быть ничьим тюремщиком…

– Так я, по-твоему, тюремщик. – Берет тоже выскочил в проход. – Так ребята наши, в Афгане помирающие, – тюремщики!! Почему они должны за тебя помирать?

Они стояли друг против друга, готовые вцепиться друг другу в глотку и грызть, рвать, бить до смерти, взвинтив себя смертной— ненавистью мгновенно, как это всегда и бывает среди арестантов.

– Мне наплевать, за что они там помирают, и я не прятался в погребе! Я в рожи их сказал, что в Афган не пойду, – за то и срок тяну, ясно тебе?! И каждый мог отказаться! И ты мог отказаться! Так что за меня никто не помирает! Вас чеками соблазнили, да сказочкой по ушам торкнули, что, мол, правое дело, чтобы убивать не стыдно было, – так вон тех, что на вышках с автоматами, тоже сказками пичкают, какие мы здесь мрази…

– Ты меня с ними не ровняй! Я Родину защищал и тебя, паскуду трусливую, вошь вонючую, пока ты в своих институтах мозги сворачивал!..

– Родину?! А может, ты еще и в Иран какой-нибудь пойдешь? Может, у тебя и там Родина? Защитничек… Таких защитников захватчиками везде зовут… В Афгане у него Родина…

– Ах