— Которые ты ей дал. У сделки всегда две стороны.

Повторила слова собственной матери, на сей раз отозвавшиеся в сердце Корнея ощутимым уколом боли и тревоги. Он снова прищурился…

— Ты знаешь меня, Аня. Ты знаешь, что я тебя не покупал бы… Знаешь…

Сказал, следя за тем, как Аня начинает мотать головой. Закусывает губу, тянется пальцами к щекам, сгоняет с них неконтролируемо выступившую влагу.

— Я уже ничего не знаю. Ничего и никого. Езжай на работу, пожалуйста. Я хочу побыть сама. Хотя бы немного.

Шепнула, не глянула больше, пошла в сторону спальни. Корней слышал, как защелкнула замок в ванной.

Подошел к столу, опустился на табурет, закрыл глаза…

Впервые в жизни понятия не имел, что ему делать. Даже приблизительно.

* * *

В ССК Корней не вернулся. Остался в квартире, проигнорировав очередную Анину просьбу. Сам же бесился из-за этого, но иначе не мог.

Она не шла на контакт. Он не пытался больше настаивать. Долго была в ванной, потом просто лежала на кровати. Тихо. Без слез.

Когда мясо было готово, предложила Корнею. Глянув все тем же — стеклянным — взглядом. Он отказался, сказав, что не голоден. Она просто плечами пожала. Сама тоже не ела. Вернулась в спальню. Снова легла.

Прислушивалась ли к тому, что происходит в гостиной, Корней понятия не имел, но в определенный момент, когда он набрал Самарского, чтобы отменить свое участие в грядущей поезде, стоя на балконе, словно из ниоткуда появилась.

— Ярослав Анатольевич, у меня форс-мажор…

Начал говорить, а потом почувствовал, как из руки настойчиво отбирают телефон. Делает это Аня. Трусливая зайка игнорирует его более чем удивленный взгляд. Скидывает звонок. Смотрит в глаза, когда Корней разворачивается, протягивает обратно трубку…

— Я — не форс-мажор, Корней. Я уже сказала. Не придумывай… Не надо из-за меня ничего отменять.

Поняла, что брать телефон в руки он не спешит, поэтому просто положила на выступающий подоконник. Развернулась, вышла. Вернулась в спальню, снова легла.

Когда Корней зашел — просто следила. Когда сел на кровать — не пыталась ни отползти, ни отвернуться, о том, чтобы потянуться — и речи не было.

— Ань… — Скривилась только, когда снова заговорить попытался. — Ей не нужна ты, зайка… Она просто поняла, что через тебя можно получить деньги…

Он начал, Аня сразу не выдержала. Отвернулась, свернулась клубком, прижала ладони к ушам, сжимая с силой… Не хотела слушать.

— Ты можешь просто меня не мучить? Пожалуйста. Неужели это так много? Дай мне день. Мне надо пережить.

Сказала тихо. По тому, как двигается спина, Корнею понятно было — пытается справиться с готовыми пролиться слезами. И ему почему-то казалось, что лучше бы слезы. Сейчас — точно лучше. Но не заставишь же.

Он собирался в тишине. Чувствуя, что нельзя уезжать. Сейчас нельзя. Но прекрасно понимая, что сам же загнал себя в ситуацию, когда выбора особого нет. Она ясно дала понять — ей нужно хотя бы время. Останется он — она уйдет. Это очевидно.

И пытаться вскрыть тоже бессмысленно. Не позволит.

У нее в голове что-то происходит. Она думает, она пытается справиться, пережить, но не собирается подпускать его к себе сейчас. В нем не нуждается. И к чему придет по итогу — тоже неясно. Сможет принять или нет. Захочет выслушать или нет.

Винить ее в этом — глупо. Требовать что-то — запрещено. Только а делать-то что?

Голове матери на подносе она не порадуется. Впрочем, как и его голове. Она никогда не хотела отмщения. Ни для одного из сделавших ей больно.

— Ничего не говори бабушке, пожалуйста. Я не хочу, чтобы она волновалась.

Аня сказала как-то внезапно, выдергивая Корнея из собственных мыслей. Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом он кивнул.

Конечно, собирался сказать. Конечно, боялся оставлять ее одну без присмотра. Но, блять… Все через задницу. И тут тоже.

В последний раз Корней попытался завести разговор только поздним вечером.

Аня сидела на углу кровати, глядя в стену. Совсем потерянная. Уставшая от собственных размышлений даже, кажется.

Настолько, что позволила приблизиться. Опуститься на корточки, положить руки на свои колени.

Несколько секунд смотрела на них — мужские руки — будто с непониманием, что вообще происходит, потом с таким же непониманием Корнею в лицо…

— Ань… Маленькая… — но стоило ему заговорить, как тут же снова скривилась. — Если бы был минимальный шанс, что она…

— Корней… Ну сколько можно? Зачем ты это делаешь? Ну за что ты меня мучаешь? Я же не говорю даже ничего… Я же просто…

— Я хочу, чтобы ты меня выслушала…

— Я не могу тебя слушать. Я никого не могу слушать. Мне нужно время. Смириться. Пожалуйста…

— Я люблю тебя, Аня.

Корней сказал, Анин взгляд на мгновение стал немного другим… Будто задумчивым. Она блуждала им по лицу мужчины, потом закрыла глаза, сглотнула. Когда открыла — снова стекло…

— Вещь тоже можно любить. Это ни о чем не говорит.

Сказала тихо, встала, в очередной раз вышла в ванную — сегодняшнее место для слез.

Ночью они не спали. Корней лежал на спине, глядя в потолок, слушал, как дышит Аня. Она скорее всего продолжала переживать случившееся, отвернувшись к нему спиной, снова сжавшись клубочком.

Корней знал — боится, что он попробует… Решить проблему ее отстраненности сексом. Она не отказала бы, конечно. Но это ни черта не решило бы, только хуже сделало. И ей. И ему. Поэтому он даже не пытался обнять, прижать, снова заговорить.

То ли еще ночной, то ли уже утренний будильник для обоих стал будто спасительным.

Корней не просил, но Аня встала его проводить.

Напоминала о документах, спрашивала о планах, кивала, отвечая на просьбы Высоцкого, которые раньше казались обоим такими логичными и уместными, а теперь… Будто бы странными…

Оба чувствовали картонность всего происходящего. Оба делали вид, что верят. Притворялись, что все нормально.

Только Аня не может смотреть в глаза, а Корней не может стать собой, чтобы привычно требовательно вернуть ее в реальность.

Прощаясь, Корней не выдержал. Прижал ее к себе, уткнулся в волосы. Чувствовал, что Аня дрожит, сжимал еще сильнее, будто впитать хотел…

— Не делай глупостей, Аня. Пожалуйста. Дождись меня. Мы все исправим. Я очень тебя люблю.

Она услышала, задеревенела. Корней готов был спорить на деньги — наверняка взгляд стал еще более пустым. А ему еще сильнее захотелось прижать и никуда не отпускать. Никуда не уходить. Остаться. Добиться. Сначала слез, потом прощения.