— Но, знаешь, карандаша под рукой не оказалось, стол был далеко, так что записать не получилось…

— Хотя они сказали, что все еще ищут место для штаба; и тут я подумал, как бы, а ведь было бы идеально, просто идеально, если им удастся договориться насчет Шредер-хауса…

— И вот теперь они собираются начать все замеры заново, ходить по округе и проводить, не знаю, проводить какие-то чертовы исследования…

— По крайней мере, на это надеешься; в смысле, это же нужно, нужно начать заново, не сомневаюсь, что начнут, хотя, если честно, что-то не припомню какие-нибудь замеры в прошлый раз…

— Но я не въезжаю: это все то же самое или нет, то же самое, что и в прошлый раз, или нет, разве с этим не разобрались…

— Потому что они выложили столько денег, я же помню, столько миллионов, им это обошлось в такую круглую сумму…

— А потом все проблемы, все трудности, я помню, все закончилось…

— С этим разобрались, и вроде бы успешно, все уладили…

— По-моему, тогда все уладили; выходит, сейчас уже что-то другое, что-то новое…

— И это тоже уладят, я не сомневаюсь…

— Потому что они обязаны: не сомневаюсь, они все уладят…

— Потому что становилось очевидно, что ему уже нужна профессиональная помощь; я хочу сказать, мы уже долго пытались справиться с болезнью, — и мне просто не хотелось больше откладывать; и в то же самое утро мы с ним поехали к тому же терапевту, к которому обращались по поводу свинки несколько лет назад, когда ему было четыре; и я прошу Мэттью, прошу Мэттью объяснить терапевту своими словами, как у него болит голова, как головная боль словно бы плавает у темечка и позади лба, и что становится настолько плохо, что его мутит, и что иногда ему кажется, будто у него горят глаза; и тогда доктор Бэррон отвел его в кабинет со столом, накрытым бумагой, и провел осмотр, посветил фонариком в глаза, проверил рефлексы, просил соприкасаться пальцами с вытянутыми перед собой руками, что-то еще; а потом, пока Мэттью одевался, врач попросил меня зайти к нему в кабинет; и там сказал, что не может найти очевидной причины расстройства, так что направит нас к специалисту, неврологу; и тут же, как бы, я тут же спрашиваю Ну, вы же сами слышали, что сейчас говорят; Просто как сами считаете, это не может быть связано с водой?; и врач, в собственном кабинете, врач мне говорит, что правда не знает; так что я спрашиваю Ну, у вас нет никакого мнения, никаких мыслей?; и врач, в своем собственном кабинете, я хочу сказать — профессиональный врач в своем кабинете, — он говорит, что ему не очень хочется рисковать судебным иском, так что даже если бы он что-то знал, не сказал бы…

— Ну и, понимаешь, я, не откладывая, звоню в мэрию…

— Я звоню в мэрию…

— И мне отвечает женщина, хотя она не представилась…

— Даже на вежливый вопрос, как ее зовут…

— Вежливый вопрос …

— И не успеваю я договорить, по поводу чего звоню…

— Не успеваю я даже начать…

— Мне сообщили, что сейчас нет никакой информации…

— И стоило наконец дозвониться, когда кто-то наконец взял трубку и женщина сказала Да…

— И я понимаю, что она…

— И я слышу, просто по голосу…

— Мне сказали, что видели листовку, так что я…

— Мне сказали, что уже ее видели; и когда я…

— Но не думают, что существует повод для беспокойства; так что в ответ я его благодарю…

— И тогда я звоню Берримену, в мэрию, думая, раз они там так близко общаются, то должны что-то знать…

— И надеясь, может, получится дозвониться…

— И действительно, они все знали, они уже знали…

— И я звоню Берримену, в мэрию, и мне там сказали, что, насколько им известно, волноваться не о чем…

— И женщина мне там ответила, что тоже звонила в мэрию Изауры, все утро, сказала она, и не могла дозвониться; так что я ее благодарю и…

— И вот набираю полицию…

— Звоню я в полицейский участок Изауры, на Ист-Мейн…

— Потому что не знаю, что еще делать, вот и звоню в полицию…

— Я звоню в полицию…

— И я сижу здесь на кухне, думаю Мои глаза… мое зрение… мои глаза… — все те случаи, когда во время упражнений по каллиграфии символы бледнели и расплывались перед глазами, и все те случаи по ночам, когда свет в ванной включен, а ручку дверцы душа все равно не видно…

— И на прошлой неделе, когда по дороге с работы по Огустин-стрит вдруг так закружилась голова, что пришлось присесть на бордюр, и мне даже нечего было сказать в свое оправдание, когда сзади остановилась девочка на велосипеде, остановилась и смотрела на меня…

— И эта волокита, эта чертова волокита — я сижу и гадаю, как же после стольких лет, после стольких лет…

— И как я веду себя с мужем, как срываюсь на него, как срываюсь с цепи на абсолютно ровном месте, из-за того, что он допоздна засиживается в «Марти», — я же знаю, что это ерунда…

— А теперь от жителей в округе Озарк-парка снова будут откупаться, уж не сомневаюсь: тысячи долларов якобы им на дома… ну конечно…

— Потому что все это время, все это время меня мучил вопрос, все это время меня мучил вопрос: астма…: откуда, черт возьми, у Джерри астма…

— Улучшение жилищных условий, платить за которые придется мне; а откуда еще возьмутся деньги? — ведь понятно, что они берутся откуда-то…

— А по возвращении домой, когда наконец приедешь после работы, тогда, наконец, чувствуешь, что можешь расслабиться; вот скинешь обувь в прихожей и почувствуешь переход к густому дружелюбному ковру; видишь уходящую наверх и вбок лестницу, коридор на кухню, и тихий голос внутри, все это отметив, выдохнет все еще на месте; и потом, когда войдешь в коридор и в поле зрения раскинется