Свобода же – это совсем другое. Свобода – это непричастность к тому плану, который прозрачен для самого себя, исчерпаем и конечен. Свобода – это та неопределенность, которую вы встречаете в момент испуга, потому что, когда вы встречаете в момент испуга эту «черную дыру», вы понимаете, что она не является частью вашего опыта, она не из внешнего мира, она не принадлежит нервной системе, эта «Чёрная дыра» не является вашим бессознательным, это не продукт вашей мозговой деятельности, – это нечто, чего в архитектуре вашего эмпирического существования нет.

Вы сталкиваетесь с тем, что внутри Вас – ничто, которое живет, тайно сидит, как некая лягушка в засаде, внутри вас, и ждет какого-то момента, – очевидно, момента конца, чтобы распуститься, как цветок, в полную силу в момент вашего исчезновения. Но тем не менее эта штука работает. Почему? Потому что она противостоит всему остальному миру внутри вас и делает вас тем, кто вы есть. Почему человек уникален, почему человек воспринимает весь мир вокруг себя? Потому что внутри него есть нечто, что не подобно ничему остальному.

Если бы этого не было, он был бы как камень среди камней, а так он ощущает свою особую уникальность, которая есть сию секунду как нечто, не тождественное ничему. Вот эта точка «Чёрной дыры», которую он обнаруживает в момент испуга, – это и есть эта уникальность. Парадокс в том, что уникальность его бытия обнаруживается только через его ничто, через его отложенную смерть, которая внутри него сидит и ждет вот этой вот «Чёрной жабы». И об этом, именно об этом говорили все библейские пророки, – все они говорят о некой страшной скорби, которая, с другой стороны, является залогом их Заветов; о чем-то бесконечно более грандиозном, чем просто Бытие. Именно вот эта вот «Чёрная дыра» есть некий знак Того, Кто говорил с Моисеем, к Кому взывал Авраам, отказываясь верить и поклоняться звездам, луне, ветру и так далее, отрицая весь видимый космос во имя поиска Того, что является абсолютной альтернативой всему.

И вот этот момент связан с принципом истинной свободы. Но в той форме, в которой эта неопределенность существует внутри нас, которую мы обнаруживаем в момент шока, испуга, – это лишь залог и завет, залог и обещание свободы. Свободы, которая может реализоваться как свобода в ходе совершенно другого пути, когда человек на самом деле понимает, что этот черный пугающий центр внутри него и есть некий якорь, от которого по некой цепи он должен идти в совершенно другом направлении, чем то, о котором мы говорили в качестве этого образа метафизического Великого Существа, где Бытие встречается с самим собой.

Это совершенно другой, это противоположный путь, это путь не наружу, а внутрь, это путь не к гармонии иерархий между тонким и грубым, а это путь к парадоксу, который выходит за пределы всякой иерархии. Неопределенность свободы – это страшная вещь, которая является потенциалом социального «термояда», я бы сказал даже, это «термоядерная мощь» в чистом виде, которая может иметь физическое, социальное и любое применение.

Человек погружен в общество, как муха в янтарь: субстанция янтаря не имеет никакой другой задачи, кроме того, чтобы заморозить, сковать и сделать виртуальной эту черную точку, этот потенциал свободы, который живет в сердце каждого. Поэтому ему предлагается альтернатива совершенно очевидного праздника Бытия, стремления к Великому Существу, которое является парадигмой всего сущего и аналогом его вместе с тем, поэтому ему предлагается масса великолепных решений, но все они представляют собой ложь. Эта ложь подтверждается через социальную призму, через «очки» общества, в качестве очевидной, самодостаточной, явной истины, и тем не менее она – ложь. Я не хочу сказать, что Бытия нет, что оно не встречается с собой, что нет Великого Существа, что это Великое Существо не представляет собой иерархию субтильного и грубого, – нет, все это есть. Это есть как факт. Но это является ложью как предмет духовного стремления.

На самом деле уже Достоевский с особенной силой понял, что истина и правда не тождественны. И у него есть такое место, известное, многократно цитируемое, на котором, можно сказать, «оттоптались» поколения критиков, включая Померанца: если бы было такое возможно, чтобы Христос не был бы с истиной, то я, говорит Достоевский, предпочел бы быть с Христом против истины, нежели с истиной против Христа. Здесь описано глубочайшее недоверие к той страшной бытийной лжи, которая превращается в правду за счет социальных очков.

И вот здесь интересный вопрос я бы поставил. Все мы, конечно, слышали о том, что германский экзистенциализм в XIX веке пришел к идее, согласно которой человек есть как некая промежуточная стадия, как переход к сверхчеловеку или как некая черточка, прочерк, между недочеловеком и сверхчеловеком. «Сверхчеловек» и «недочеловек» – эти категории как динамический выход из неустойчивого равновесия неопределенности, которым является человек, это всегда было очень заманчиво.

Но давайте подумаем: можно ли представить себе – если мы говорим о метафизическом человеке как о парадигме, как о зеркале, как о мере всех вещей, – по отношению к нему может быть человек или «недочеловек»? Нет, потому что это самодостаточная, гладкая, скользкая вещь, как некое зеркало. Можно ли быть более или менее «зеркальнее» зеркала? Нет, потому что принцип отражения самодостаточен и равен. Он, конечно, может быть темнее, светлее, более отполированным, но, в принципе, идея отражения не предполагает вариаций. Возьмем обратный вариант: мы говорили о ситуации с двойственным человеком, центром которого является неопределенность, – человеком-пророком. Может ли по отношению к нему быть «сверхчеловек» или «недочеловек»? Нет, тоже не может быть, потому что этот человек, в центре которого «Чёрная дыра», – превзойти его невозможно, потому что превзойти его можно, только устранив человека как предмет разговора.

Политическая постантропология: сознание «нового интеллектуала» и война Бытию[43]

Политический солдат – это очень глубокая доктрина, которая на самом деле крайне актуальна. Политический солдат преобразуется сегодня в теологического или политико-теологического солдата, но не в шмиттовском значении, а в значении гораздо более традиционном и буквальном, в значении «войска Божьего». С точки зрения фундаментального вопроса политической антропологии мне бы хотелось сказать, что надо заново «освежиться», окунувшись в первозданные источники, в первозданные воды таких примарных представлений. А это значит, что надо пойти на поклон к антропологии в чистом виде, – к антропологии онтологической, безусловной, – и оттуда вынимать уже все остальные понятия, все остальные идеи.

Что такое человек как некий феномен? Человек – это микрокосм,