экран вспыхивал, она звонила матери, чтобы рассказать, что у нее все хорошо, и платят ей много. Одна незадача — плохая связь. Мать не верила, что клиенты дорогой базы отдыха станут терпеть телефонную изоляцию. Но Танюша с жаром доказывала, что, напротив, это сейчас такой тренд: богатые люди, у которых все есть, платят за полное освобождение от информационной нагрузки. Мать с усмешкой ворчала, что лучше бы они поехали к ее двоюродной сестре Лиде в деревню: там бы их ждала не только всяческая разгрузка, но и полезный для здоровья сельский труд.

Поговорив с матерью, Танюша бегло просматривала список пропущенных вызовов — их было немного, и с каждым днем становилось все меньше — и кое-кому перезванивала. Прежний мир охотно забывал о ней, и Танюшу это не пугало. После всего она доставала из кармана еще один телефон, с треснутым стеклом, и робко протягивала продавщице очередные двадцать рублей — мол, нельзя ли подзарядить также и его? Та иногда брала деньги, а иногда соглашалась зарядить оба за один взнос. Это был телефон Иона. Танюша с трепетом ждала, когда загорится экран, и запищат уведомления о пропущенных звонках и сообщениях. Она мечтала поймать хоть какую-то ниточку, связанную с его жизнью, поговорить с кем-то, кто знал его. Больше всего она надеялась, что позвонит его мать — надеялась и боялась одновременно, потому что не представляла, как объяснить ей, что произошло. Но объяснять так и не потребовалось — ни мать, ни кто-либо другой, интересующийся ионовой жизнью и… нет, не смертью, жизнью! — никто так и не позвонил. В самом начале было два звонка от Юрия Альбертовича; ему Танюша решила не перезванивать, и больше он об Ионе не вспоминал. Было еще три звонка, один из которых оказался рекламным спамом, второй — их общим туристическим знакомым, который спрашивал, можно ли подержать у себя подольше ранее одолженные карабины. Третий номер не отвечал, и в душе у Танюши вспыхнула надежда — а вдруг, это кто-то… близкий? Но он так и не ответил, ни на звонки, ни на СМС. Танюша попробовала прозвонить все номера, которые остались в памяти телефона. Почему-то оказалось, что их зафиксировано очень мало — не более десяти номеров за все время, что Ион пользовался этим аппаратом — хотя на ее памяти Ион звонил и отвечал звонки гораздо чаще. Выяснилось, что примерно половина номеров — глухие или отключенные. Это было странно, потому что, согласно списку звонков, Ион набирал или отвечал на них не раз, и разговоры длились по несколько минут. Остальные абоненты были живыми, но либо не помнили, кто такой Ион, либо вспоминали его очень смутно и удивлялись, почему кто-то разыскивает его именно через них… Все концы оказались обрубленными. Мир не просто забыл Иона — он старательно стер воспоминания о нем отовсюду, где они могли быть. Танюша молча смотрела на экран телефона, по которому расползалась прозрачная клякса — ее слеза. Это было невероятно, немыслимо — но, похоже, она действительно была единственной, кто хранил память о нем. Для всех остальных он был в лучшем случае тенью из прошлого, и эта тень быстро таяла. «Но как же его мать, как же брат, как же старые друзья?» — беззвучно вопрошала она. Ответ был очевиден, он напрашивался; но поверить в него было так страшно, что Танюша делала вид, что не понимает сама себя. «Ты был, ты есть, я это знаю! — упрямо твердила она, заглушая предательский внутренний голос. — «Даже если все на свете забудут тебя, я всегда буду помнить. Я сберегу тебя. А потом, может быть… может быть, и другие вспомнят. Да мне и не нужно помнить: ты же рядом со мной, ты — это мое Озеро». Подумав так, Танюша всякий раз вздрагивала и тут же собиралась назад в лес. «А вдруг, пока меня нет, с ним что-нибудь случиться?» Попрощавшись со своей помощницей-продавщицей, она выбегала из магазина и быстро-быстро шагала домой, к Озеру.

В октябре и ноябре люди на Озере еще бывали, но только по выходным. Всю неделю Танюша спокойно гуляла по берегам, собирала грибы и ягоды, а вечером грелась у костра. Конкурентов на сушняк и валежник больше не было, и она не экономила дрова. Стало холодно: перед тем, как лечь спать, она немного нагревала палатку с помощью газовой горелки, а после закутывалась во все, что у нее было. В одиночестве нервы у нее успокоились, и она даже начала скучать по людям. Тревога включалась только с вечера пятницы: Танюша считала часы, когда вот-вот появятся «мусорогенные» и «шумогенные», и оттого не могла уснуть. С утра в субботу она начинала считать часы до завершения выходных, в воскресенье вечером облегченно выдыхала, в понедельник собирала и выносила мусор, во вторник и в среду расслаблялась, в четверг начинала тосковать, в пятницу — бояться, и все повторялось по кругу. Наконец, выпал снег, наступили первые морозы, и туристы окончательно иссякли. Танюша еще пару дней пыталась бороться с холодом: грела палатку горелкой, пока не кончился газ, бегала вокруг Озера трусцой (благо, многочисленные ноги отдыхающих уже успели натоптать удобную тропинку), непрерывно жгла костер. Но ничего не помогало. Она простудилась и уже не могла заставить себя встать, а только сидела, закутанная, как копна, вплотную к огню, рискуя опалить капроновые покровы спальника. Лишь когда ей стало совсем плохо, она решила, что Озеро разрешает ей уехать.

В городе она явилась к матери и объяснила, что зимой туристов оказалось мало, поэтому теперь она будет работать на своей «базе» лишь наездами. Женя и Дима, сказала она, пусть спокойно остаются в ее квартире, ведь весной она снова уедет надолго. Мать с сомнением смерила взглядом ее потасканную одежду и осунувшееся лицо — на высокую зарплату это точно не было похоже — но ничего не сказала. Танюша поселилась на зиму у матери, в своей старой комнате. Забрав ноутбук с Карла Маркса, пыталась даже немного работать. Впрочем, получаемых за квартиру денег (Женя передала ей все, что накопилось за три месяца) хватало на то, чтобы скромно питаться. Мать решила, что Танюшу, как и следовало ожидать, обманули, и платят ей сущий мизер. Первую неделю она провалялась в постели с гриппом, а как только начала вставать, поспешила опять в лес. «Куда ты, зачем ты им нужна больная?» — удивилась мать. Но у Танюши щемило сердце — а вдруг с ним что-то случилось? Но все оказалось хорошо, только лед замело густым снегом, и