траву в тени развесистой березы и, как всегда, прислушиваюсь… Говорят преимущественно о Святейшем. Рассказывают все, что о нем знают и слыхали. Повторяют каждое его слово. Остановившуюся под соседним деревом его пролетку, разукрашенную с детским усердием цветами, обступают со всех сторон. А кучер, с высоты своих козел, с гордостью рассказывает о разных подробностях личной жизни патриарха. Его слушают с напряженным вниманием, как человека, стоящего близко к Святейшему. До революции он служил у княгини Голицыной и, вероятно, от щедроты своей бывшей барыни получил почти новую пролетку и рысистую вороную лошадь. Стал он московским «лихачом», а Святейшего возил по усердию. Патриаршего кучера все знали в лицо, а многие величали его по имени-отчеству…

Кого только не было в этой толпе! Странники, пришедшие со всех концов России поклониться московским святыням и ее Святителю, монахи, сборщики на построение храма, нищие, калеки, убогие, юродивые и кликуши, старцы, старушки, подростки, крестьяне, рабочие, мастеровые и образованные — московские обыватели всех возрастов и кругов и бывших общественных положений и приезжие».

(Вестник культуры, Париж, 1937, с. 50–53.)

Июль и август 1923 г. — время высшего расцвета популярности патриарха Тихона. «Его теперь в Москве на каждом углу засыпают цветами, — нехотя признавал А.И.Введенский, — никогда до ареста он не пользовался такой популярностью».

В первых числах июля состоялось первое переосвящение храма: возведенный в сан архиепископа Иларион освятил собор Сретенского монастыря, перешедший от обновленцев к патриарху Тихону. Освящение производилось по великому чину. Храм как бы освящался заново (все, начиная с престола) — случай, невиданный в истории русской церкви. Этим подчеркивалось, что обновленчество оскверняет храм, подобно безбожию и ереси. Вслед за тем начались публичные покаяния священнослужителей — волна фанатизма прокатилась по Москве. Обновленцев выгоняли из храмов, избивали, говорили о них с большей ненавистью, чем о безбожниках.

Патриарх Тихон становится в это время центральной фигурой в мировом масштабе. Каждое его слово комментируется на тысячи ладов мировой прессой, его фотографии проникают в самые отдаленные уголки мира.

Наконец в середине июля начинается демонстрация кинофильма «Тихон после раскаяния», в котором запечатлены его служение в Сретенском монастыре, панихида на Ваганьковском кладбище по архидиаконе Розове и ряд других служении.

Московские кинотеатры «Аре», «Форум» и «Уран», в которых демонстрировались 17–18–19 июля эти кинофильмы, осаждались толпами с раннего утра. Перекупщики мест продавали билеты по невероятно высокой цене (билет «на Тихона» стоил примерно столько, сколько на Шаляпина). Этот кинофильм вскоре перекочевал на европейские и американские экраны и всюду производил сенсацию.

Как относился сам патриарх к своей громкой славе, какой не пользовался ни один русский патриарх, ни до ни после? Он как бы ее не замечал: он по-прежнему принимал почти всех посетителей, со всеми был вежлив и внимателен, и добрая шутка всегда была на его устах. «Нет, нет, я неграмотен, писать не умею», — отвечал он обычно всем, кто добивался от него автографа. Несмотря на сильную усталость и одолевавшую его почечную болезнь, он служил по два-три раза в неделю и каждый раз два-три часа благословлял народ. Он служил просто, без всякой аффектации и внешней экзальтации, но с глубоким религиозным чувством, как, вероятно, служил его отец, скромный торопецкий священник, фотографическая карточка которого стояла у него на столе в его новом кабинете в Донском монастыре. Только в момент причащения лицо его просветлялось большим внутренним чувством, и он надолго больше, чем положено, застывал, склонившись перед Престолом с Телом Христовым на дрожащих старческих руках.

Между тем со всех концов Руси к патриарху стекались новые люди: в начале июля приехал к нему из Средней Азии рукоположенный в его отсутствие епископ Лука (профессор В.Ф.Войно-Ясенецкий). Владыка Лука был рукоположен в домашней обстановке архиепископом Андреем (Ухтомским) и каким-то другим случайным архиереем в тот момент, когда вся православная иерархия была под угрозой. Патриарх признал хиротонию и 18 июля (в Сергиев день) отслужил вместе с епископом Лукой литургию.

28 августа 1923 года в Донском монастыре принес покаяние митрополит Владимирский Сергий (будущий патриарх Сергий). В те времена покаяния были публичными, он каялся на амвоне. По договоренности с архиепископом Иларионом он пришел в храм перед литургией в простой монашеской рясе, в черной скуфейке и без каких-либо знаков отличия. Он смиренно встал на левый клирос с монахами, из которых ни один не подошел к нему под благословение. После причастного стиха он прочел коленопреклоненно акт своего отречения от обновленческого раскола, подошел к патриарху и поклонился ему до земли. Знаменитейший богослов, православный иерарх и будущий глава Русской Церкви Святейший Патриарх Сергий, теперь он униженно просил прощения. Патриарх Тихон наклонился к кланявшемуся своему будущему преемнику и ласково тронул его за окладистую густую бороду. «Ну, пускай другие отходят, тебе-то как не стыдно отходить от церкви и от меня», — сказал Святейший и тут же троекратно с ним облобызался и надел на него архиерейский крест и панагию. Иподиаконы накинули на плечи прощеного владыки архиерейскую мантию. Архиепископ Иларион подал ему на блюде белый клобук.

Неизменно, всюду и везде, где появлялся Святейший, его сопровождал епископ Иларион. Всегда на патриарших богослужениях он выступал с проповедями, в которых часто касался актуальных церковных проблем.

Интересна в этом отношении его проповедь во время патриаршего служения в церкви Николы в Кадашах (в Замоскворечье). Эту проповедь он посвятил памяти недавно умершего настоятеля этого храма о. Николая Смирнова — популярного московского священника, известного тем, что он организовал у себя в храме всенародное пение, распустив певчих.

Нарисовав образ почившего пастыря, архиепископ стал говорить об истинном Христовом духовном обновлении, которое должно выражаться в непрестанном огненном горении, в моральном очищении, в тесной связи пастыря с народом.

«Если бы все пастыри были бы такими, как покойный о. Николай Смирнов, никакие живоцерковники были бы невозможны», — горячо воскликнул архиепископ. В конце своей речи он пламенно призывал пастырей стать вождями народа, который ждет от них слова правды, вдохновения и любви.

Между тем церковные дела шли своим чередом.

1 июля 1923 года появилось следующее воззвание патриарха:

«Божией милостью, Патриарх Московский и всея Руси архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви Российской.

Возлюбленные отцы и братие, к вам обращаем мы слово в уповании, что оно