вовсе по этому вопросу, но тотчас после совещания присоединяет свою подпись к телеграмме, посылаемой Куропаткиным в Петербург, в которой последний настойчиво советует отказаться от какой-либо дальнейшей деятельности в Корее. Таким образом, Алексеев, не решаясь высказаться в этом смысле в присутствии Безобразова, все же на деле примыкает к мнению Куропаткина и других министров о необходимости прекратить наши корейские замыслы для избежания войны с Японией, из чего явствует, что сам он войны этой не желает. Честолюбивый царедворец Алексеев, не решающийся открыто и явно выступить против Безобразова и его затей, одновременно, очевидно, переоценивает влияние на государя Безобразова, которому к тому же он считает, что обязан возведением в высокий сан царского наместника.

Вернувшись в столицу, Куропаткин тщетно продолжает с жаром отстаивать то положение, что нам необходимо обратить особое внимание на Запад и остановить наше распространение на Дальнем Востоке, а главное — направить все имеющиеся средства на оборону западной границы, перестать их тратить в отдаленнейшей и пока что чужой окраине и отказаться от эксплуатации корейской концессии.

Увы, советам Куропаткина не внемлют. Императрица при разговоре на эту тему с Куропаткиным, который отметил это в своем дневнике, говорит, что защита с Запада — вопрос будущего, а главным вопросом дня является укрепление наше на Дальнем Востоке. Безобразов, наоборот, забирает все большее влияние. Он вторгается уже во всю нашу иностранную политику, доказывает, что предположенное сооружение стратегической Принаревской железной дороги бесцельно и что назначенные на это средства могут быть направлены на Дальний Восток. Мало того, он добивается отмены уже решенных больших маневров под Варшавой и перевода в Забайкалье, за счет получающейся от этого экономии, двух пехотных бригад из Европейской России. Словом, официальное привлечение Безобразова к политической деятельности не мешает ему проводить свои взгляды, вовсе не считаясь с мнением правительственного синклита.

Однако, повторяю, все же худшим последствием учреждения наместничества является передача дипломатических сношений с Японией и Китаем адмиралу Алексееву.

Начать с того, что изменение принятого порядка международных сношений задело самолюбие Японии и с места лишило переговоры с ней того дружеского характера, которым они до тех пор отличались, хотя надо признать, что и ранее того наше отношение к Японии по временам страдало отсутствием дипломатической корректности, причем проявляли мы иногда недопустимое высокомерие.

Яркой иллюстрацией подобного образа действий может служить следующий случай. Командующему нашей эскадрой на Дальнем Востоке адмиралу Скрыдлову не понравилось, что при посещении судами этой эскадры корейского порта Мозампо туда же появлялись японские военные суда, и он, ничтоже сумняся, телеграфировал управляющему морским министерством адмиралу Тыртову о необходимости прекращения появления японских морских военных сил в этом порте во время нахождения там русских судов.

Это столь же необоснованное, так как порт Мозампо был открыт для судов всех государств, сколь нелепое требование было поддержано Ламздорфом, который и предписал нашему посланнику в Японии предъявить соответствующее требование японскому правительству. Извольский, зная вперед, что требование это не будет исполнено, отказался от его предъявения, на что получил вторичное предписание с указанием, что оно ему передается по Высочайшему повелению. Вынужденный, таким образом, предпринять этот бесцельный по существу, но вредный для сохранения дружественных отношений с Японией шаг, Извольский его поневоле причем, конечно, ничего не достиг. В особенности же почувствовала себя Япония оскорбленной, когда на вопрос, обращенный ее послом в Петербурге, Мотоно, к министру иностранных дел Ламздорфу относительно некоторых условий, предъявленных Японии наместником, он получил в ответ, что он, Ламздорф, ничего по этому поводу сказать не может, так как весь вопрос соглашения с Японией передан всецело адмиралу Алексееву.

Смысл существования японского посланника при русском правительстве, таким образом, исчезал совершенно, что и не преминул заметить Мотоно. Все эти инциденты, разумеется, обостряли наши отношения с Японией, невзирая на все старания вновь назначенного в Японию на пост посланника барона Розена.

Обострение это произошло, между прочим, и вследствие того, что наши ответы на предложения Японии давались лишь по прошествии весьма длительного срока. Дело в том, что дипломатические сношения с Японией были лишь формально переданы наместнику, фактически они происходили не иначе как при ближайшем участии Петербурга, но не в лице министра иностранных дел, а в лице управляющего делами дальневосточного комитета, произведенного к тому времени в адмиралы А.М.Абазы. Порядок этот обусловливал крайнюю медленность с нашей стороны в сношениях с Японией. Между тем японцы усматривали в этой медленности желание России оттянуть окончательное выявление своих намерений с целью увеличить тем временем свою боеспособность на Дальнем Востоке и отсюда приходили к заключению, что Россия решила разрубить спорные вопросы силою оружия.

В этом убеждении Япония тем более укреплялась, что некоторые меры в направлении увеличения наших боевых сил на Дальнем Востоке действительно принимались. Так, решено было сформировать еще четыре стрелковых батальона для усиления ими гарнизона Владивостока, а в ноябре 1903 г. Алексеев, придравшись к какому-то инциденту, вновь занял нашими войсками Мукден, т. е. часть Южной Маньчжурии. Меры эти, конечно, становились известны японцам, и поэтому, хотя в дальнейших переговорах мы и стали проявлять большую уступчивость, не соглашаясь, однако, всецело на японские условия, японцы продолжали усматривать в этой уступчивости определенное желание оттянуть время для вящей подготовки к войне.

Несколько загадочным является положение, занятое в эту пору Алексеевым. Доподлинно зная к половине 1903 г., что Япония лихорадочно готовится к войне, он, однако, никаких решительных мер к ее предотвращению не принимает.

Действительно, недостатка в сведениях по этому вопросу у нас нет. Так, в половине августа 1903 г. наш военный агент в Японии полковник Самойлов доносил, что можно ожидать открытия военных действий Японией в ближайшие дни. Более осторожный в своих донесениях капитан Русин с своей стороны вполне подтверждает, что Япония безусловно готовится к войне. В том же августе он сообщает, что из объезда японских портов он убедился, что транспортов для отправки войск на Азиатский материк Япония пока еще не заготовляет, так как не накапливает в своих портах необходимого для сего количества коммерческих судов. В другом донесении Русин сообщает, что по имеющимся у него сведениям Япония намерена открыть военные действия в последние числах января (1904 г.) внезапным нападением на наш флот, что впоследствии, как известно, и оправдалось.

По получении этих сведений в Петербурге, Алексееву было предписано проявить большую предупредительность и даже уступчивость по отношению к Японии.

В особенности встревожилось наше правительство и сам государь, когда Алексеев в половине сентября (1903 г.) телеграфировал непосредственно на высочайшее имя, что по его сведениям японцы собираются высадить десант в Чемульпо или в устьях Ялу и что он намерен в