Шрифт:
Закладка:
Он оглядывается на свою жизнь и скорбно вздыхает. Конечно, есть пафос в том, чтобы признать себя глупцом, угодившим в очевидную западню ошибочной внутренней логики, но чем это не повод для сожалений? Столько времени потрачено впустую… На всякий случай он возвращается к истоку своей ошибки.
Дэниел Спорк всегда говорил, что Мэтью – непутевый, что в его жизни не было такой поры, когда бы он не затевал недоброго. Он был беспокойным ребенком и беспокойным же вырос. Дэниел не допускал мысли, что Мэтью не родился дурным, а приобрел это свойство в результате процесса познания мира, начавшегося в весьма юном возрасте.
Оглядываясь на прошлое с только что покоренной вершины, Джо прекрасно видит эту дорожку. Мэтью был беженцем. Не успел он родиться, как его мир рухнул. Он жил без матери с того возраста, когда еще не мог толком произнести ее имя, а когда мать все же вернулась к нему, то вернулась не до конца, вполсилы, с осознанием – передавшимся и ребенку, – что мир в корне порочен, неправилен на самом глубинном уровне. Мэтью принципиально не велся на те симпатичные вымыслы, что делали законопослушную жизнь терпимой для других людей. Его мир постоянно пребывал в состоянии войны. Его отец терял деньги и дело, которое было внешним воплощением его «я», потому что всегда поступал так, как требовало общество, и это общество его обмануло. Дэниел положил жизнь на создание все более и более чудесных вещей, вечно стремился создать нечто поистине прекрасное, перед чем его богиня уж точно не устоит. Мэтью был умнее. Он наблюдал, делал выводы и видел, что ее манит лишь увечное, бесповоротно сломанное. Поэтому тоже стал обманывать. Он покинул мир Дэниела, чтобы его сберечь, и на этом уроке построил всю жизнь. Мэтью преступал законы, взламывал сейфы, бил окна, нарушал общественный порядок и этими разрушениями утешался. Самая большая ложь состояла в том, что мир якобы устроен правильно, так, как положено; раскусив эту ложь, Мэтью обрел свободу.
Его мать тоже была свободна. И его сын, сейчас, в этой белой камере, которая перестала наводить ужас, свободен тоже.
Из коридора доносятся шаги – идут рескианцы. Может, с ними и мистер Ничего Особенного. Они ждут, что Джо будет тише воды ниже травы. Что он пока затаился и собирается с силами. Но его нынешняя сила происходит от неповиновения. Если сейчас он дрогнет, она угаснет, и он навсегда утратит эту восхитительную новоиспеченную уверенность. Ну уж нет. Кроме этой уверенности у него ничего не осталось.
Выход один – открытая война. Всякий раз, когда открывается дверь, он будет биться изо всех сил. Его больше не свяжут. Он будет давать отпор снова и снова, таранить их собой, всем своим существом, пока не сокрушит либо их, либо себя.
Дверь отворяется, и Джо кидается в бой.
Он встречает врага рыком, перерастающим в рев; поскольку рот у него открыт, он впивается зубами в первую же руку, имевшую неосторожность оказаться рядом с его лицом, и все сжимает и сжимает зубы. Под ними что-то хрустит, раздается истошный вопль. Впрочем, ему и его рукам сейчас не до того: левая хватает, правая бьет сверху вниз – снова и снова, как полицейский, барабанящий в дверь. Вот тело обмякает, левой руке становится слишком тяжело, Джо разжимает пальцы и в тот же миг бьет левым локтем следующего противника – секущий удар по спирали вниз раскраивает жертве лоб до кости. Джо продолжает биться, врезаться в санитаров всем телом, делать выпады и наносить удары, пока вдруг не оказывается, что все его противники повержены, а он топчет их и пинает, продирается сквозь них, словно бредет по саду, заваленному палой листвой. Он продолжает бить и пинать, становясь не слабее, а сильнее с каждым ударом.
И тут замирает на месте: делать больше нечего. Пятеро санитаров валяются на полу. Двое тихо стонут, трое без сознания.
Ему и в голову не приходило, что он одержит победу в этом поединке. Он думал, для победы необходимо что-то уметь. Он не представлял, что для победы можно просто идти напролом, творя самое ужасное, на что ты способен, снова и снова, пока враг не падет. В его движениях даже наметился некий цикл: сгрести, вцепиться; выкрутить, огреть, бросить. Опять, опять и опять.
Итак, победа за ним, и он – в известных пределах – свободен. Вряд ли надолго. Пока же можно продолжать сеять хаос. Крушить машину, которая едва не сокрушила его. Заманчивая перспектива.
На всякий случай Джо отвешивает одному из надзирателей еще один пинок – никакой реакции. Тогда он обыскивает его, находит ключ-карту и обыскивает остальных, собирая целую коллекцию карточек. Можно затолкать рескианцев в камеру и запереть, но их слишком много, только силы зря потратишь. Вместо этого Джо снимает с самого крупного рескианца покрывало и накидывает себе на голову. В местности окружения соображай. Билли Френд любил цитировать «Искусство войны» Сунь-цзы, пусть и применительно к женщинам.
Джо уходит дальше по коридору, прикладывая карточки ко всем дверям подряд. Замки щелкают. В камеры он не заглядывает – если тут есть другие узники, они либо выйдут сами, либо нет. Сзади раздаются странные голоса и крики, значит, хоть несколько человек набралось. Хорошо, если они тоже злы. Или больны на всю голову. Это сыграло бы ему на руку.
Он приближается к другим дверям – двойным. Прикладывает карту, двери открываются. Отлично, лифт! Он входит. Естественно, он попробует сбежать. Сейчас рескианцы наверняка уже поняли, что он выбрался из камеры, и ждут, что он попытается подняться. Подняться и выбраться наружу. Там-то они его и подстерегут.
Поэтому Джо едет вниз.
Двери лифта открываются, и в нос ударяет запах дыма.
На стенах красные лампочки, и все они ярко мигают. Где-то воет сирена. Мимо проносится очень решительная толпа рескианцев. В последний момент он спохватывается и начинает покачивать головой, изображая петляющую поступь. Впрочем, им нет до него никакого дела.
Вряд ли надолго. Конечно, здесь всюду камеры. Очень скоро рескианцы сообразят, что он переоделся, и у них наверняка есть
