О последствиях думать нельзя. Каждая секунда промедления – сама по себе конец. Вот как это делается.

Они избивают человека в гробу; пока его бьют, он непрерывно смеется. До Джо доходит, что сейчас произошло.

Ему преподали урок.

Он заглядывает в безумные, лютые глаза человека в гробу и испытывает чувство солидарности.

Санитары увозят гроб.

– Куда катится страна! – с сожалением произносит за спиной Джо мистер Ничего Особенного. – Смотрю, у вас появился новый друг.

– Он сумасшедший. И я не знаю, как его зовут.

– В самом деле?

– В самом деле.

Мистер Ничего Особенного искренне озадачен.

– Хм! – говорит он.

На этом передышка заканчивается.

– Я хотел показать вам это сам, – говорит мистер Ничего Особенного, – потому что приложил к этому руку. Изрядно потрудился, знаете ли. Никто за вами не придет.

Письмо очень простое, напечатано на дорогой веленевой бумаге и адресовано Джо, для передачи через Родни Титвистла.

«Уважаемый мистер Спорк,

вынуждены с глубоким сожалением уведомить вас, что в виду вашей причастности к подрывной антигосударственной деятельности – а именно, к террористическим актам, повлекшим за собой гибель людей, и иным сопутствующим преступлениям, – мы вынуждены разорвать наши деловые отношения. С настоящего момента вы более не можете рассчитывать на защиту бюро „Крейдл и Ноблуайт“, и мы будем признательны, если вы оплатите счет за оказанные услуги в течение 28 рабочих дней. Искренне ваш, Мерсер Крейдл». Дальше идет постскриптум отвратительным Мерсеровым почерком: «Прости, Джо. Оказывается, они бьют сильнее, чем мы».

Письмо подписано всеми партнерами.

Мистер Ничего Особенного улыбается.

– И от вашей матушки послание есть.

Он думает, что победа на его стороне, чем демонстрирует отрадный недостаток знаний о Гарриет.

Дверь в камеру Джо открыта. Он подходит к ней и выглядывает наружу. Его манит луч света, вот сейчас прозвучит голос Мерсера… Это была уловка. Военная хитрость. Теперь он свободен.

Когда его нога касается пола за пределами камеры, кажется, что он наступил на гвозди, только боль пронзает не ступню, а все тело. Он шарахается обратно в камеру, и дверь захлопывается.

Затем она открывается вновь, но выйти Джо не пробует. Мгновением позже становится ясно: его обучили собственноручно лишать себя свободы.

Потом приходят санитары, привязывают Джо к каталке и увозят в другую палату. Она просторная и холодная, заставленная такими же каталками с пациентами, только остальные пациенты не связаны по рукам и ногам.

Ему требуется очень много времени на то, чтобы понять: остальных не связали, потому что они – трупы. Еще больше времени уходит на то, чтобы узнать Теда Шольта в дряблом, похожем на восковую фигуру трупе по соседству. Голова у Шольта выкручена на сто восемьдесят градусов.

Как только он это сознает, перед глазами возникает образ Теда: эдакий безумный бунтарь, он несется на колеснице дедушкиных Часов Смерти, побивая Смерть сандалией и требуя, чтобы та вернула его в теплицу. Джо улыбается. Да. Все правильно. Так и должно быть.

Только это неправда. Тед лежит рядом, и он мертв.

Мистер Ничего Особенного, расплывшись в особенно самодовольной улыбке, показывает ему очередное письмо.

«Дорогой Джо, прости, прости! Тебя нет уже несколько месяцев, и я не знаю, где ты. Ты мне очень нравишься, но я не могу ждать вечно. Сегодня иду на свидание с неким Питером. Жизнь продолжается. Постарайся не очень сильно меня ненавидеть. Полли».

Джо лежит на спине и отказывается что-либо говорить. Тогда его запихивают в совсем уж крошечную белую будку и бьют током снова, и снова, и снова, пока он не превращается в одну сплошную сведенную судорогой мышцу. Его разбирает смех. Как же они предсказуемы! Боль заставляет его смеяться еще громче, даже когда электроды нагреваются так, что начинают обжигать кожу. Он вдруг понимает, что больше всего на свете хочет одного: чтобы это прекратилось. Он не желает смеяться над запахом собственной паленой плоти. Не желает сходить с ума. Не желает присоединяться к Теду Шольту на колеснице нелепых Дэниеловых часов.

Они требуют особого внимания.

Дэниел действительно спрятал у себя ключи от всего мира.

Особого.

Внимания.

Джо понимает, где калибровочный барабан.

Внутри что-то натягивается и резко обрывается. Слышен сигнал тревоги. Затем воцаряется странная холодная тишина, и он понимает, что больше не слышит стука собственного сердца.

Включили свет, и все тени мгновенно исчезли. Белой комнаты больше нет. Он хорошо себя чувствует. Даже великолепно. Разве что немного заскучал.

Объективно он понимает, что внутри у него что-то стряслось. Сломалось. Но это неплохо. Джо опускает глаза, гадая, не увидит ли траву. Когда тебя держат в камере, и в голове что-то ломается, вокруг непременно должны появиться травка, деревья и птички.

– Ты болван, – говорит Полли Крейдл.

Он недоуменно глядит на нее. Она одета точь-в-точь так, как в день их встречи: вплоть до черных чулок в сеточку и красного лака на ногтях.

– Мне показали твое письмо.

– Вздор! Тебе показали какое-то письмо. Я его точно не писала.

– Как знать.

– Тебе лгут. У них такие методы. Джо, посмотри на меня. Посмотри сейчас же. Посмотри мне в глаза. – Он повинуется. – Я тебя не оставлю. Можешь пытаться меня выгнать. Я не уйду, никогда. Никогда. Не. Уйду.

– О…

– Так и знай.

Потом он опять оказывается в камере. Боль в теле больше его не тревожит, она не имеет значения.

Он вдруг ловит себя на том, что повторяет вслух: «Я все расскажу». Однако внутри что-то изменилось.

Вы лжете. Врете и не краснеете. Вы заврались. Зашли слишком далеко и выдали себя. С головой. Я вижу вас насквозь.

Надо было сказать, что она умерла. Или что вы держите ее в заточении, как меня. Что она тоже здесь. Да что угодно – только не это.

Это ложь. Я вам не верю.

Это ложь.

Внутри у него что-то горит.

Когда за ним приходят, он сперва шагает смирно, а потом вспоминает человека в гробу. Человека, который сумел ранить санитара, даже будучи полностью обездвиженным. Электрошокеры и всевозможные препараты ему нипочем, поэтому его засунули в гроб, но так и не сумели подчинить своей воле. Он в заточении, но свободы не лишен. А еще он… союзник.

Джо резко выбрасывает кулак в сторону и ломает мистеру Ничего Особенного нос. Покрепче хватается за кончик и выкручивает. Под пальцами трещат хрящи. Льется кровь. Звучат вопли.

– Вот как это делается, – говорит он мистеру Ничего Особенного. – Вот! Вот как это делается!

Санитары держат его впятером, пока шестой вкалывает успокоительное.

Когда со всех сторон наплывает серая мгла, он успевает заметить, что они напуганы.

Джо приходит в себя; боль от ушибов и ссадин – как бальзам на душу. Все перевернулось с ног на голову, истязатели боятся жертвы, и такой мир его полностью устраивает. В этом мире царит бесчинство.

Он улыбается и, почувствовав вкус крови на разбитых