Шрифт:
Закладка:
Взгляд Анны устремлен в стену.
Она вряд ли вовсе понимает, что происходит.
Васька поправил съехавший рукав. Вздохнул.
- Большое. Померить бы, да сюрпризу не вышло б… я вроде старые мерил, а все одно…
- Он ей в голову залез, твой друг. Верно?
- Да что ты понимаешь?!
- Ничего. Разве что это насилие. И она уже на грани. Посмотри.
Васька хмурится.
- Я люблю её! Я все делаю для нее!
- А её ты хоть раз спросил?
- Генрих о нас заботился! Всегда! Помогал! И спасал! Он мог бы уйти, но он остался… он… он ради неё брата убил!
Анна вздрогнула.
- Тише, тише, - засуетился Васька и отошел, наклонился, вытащив откуда-то из-за низенькой софы коробку. – Она нервничает. Ей нельзя нервничать.
- И поэтому твой дружок правит ей мозги. А хочешь кое-что скажу? Нельзя просто взять и залезть человеку в голову. Точнее можно, но чтобы без последствий – нельзя. Она чуяла, что что-то не так. Поэтому и сторонилась твоего дружка. Вроде бы вы пели про благодарность, а её выворачивало от одного его прикосновения. Так?
- Это пройдет, - Васька вытащил из коробки что-то, на первый взгляд показавшееся мне дохлым котором или пучком шерсти. Встряхнул, разгладил пальцами.
Парик?
Его он и попытался нахлобучить на стриженую голову сестры.
- Не выйдет так, - сказала я, чувствуя одно желание – свернуть этому поганцу голову. Нельзя. Терпение и еще раз терпение. – В театре парики приклеивают. Специальным клеем.
- Да? – он искренне удивился.
Поглядел на Анну.
- А фату как? Она к волосьям крепится…
- Можно без фаты.
- Какая свадьба, если невеста без фаты? Я ведь для нее хочу! Чтоб она была счастлива!
- Послушай…
А ведь эта его зацикленность столь же ненормальна, как и безразличие Анны.
Ненавижу менталистов.
- Ты ведь не в храм её поведешь, так? А в лес? А туда в этом вот не ходят. Не принято.
- Да?
- Я ведь тоже из язычников… тебе ведь Михеич говорил?
- Ага… сказал, что с тобой ухо востро надо.
И не удивлена. Нисколько.
- Так вот, у нас невест тоже наряжали, но не в белое. Белый – это цвет савана. Смерти. Ты же не хочешь, чтобы Анна умерла.
Закушенная губа.
И сомнения. Он ведь так готовился, так старался. И платье, верю охотно, выбирал тщательно. Может, даже выписывал… откуда деньги? Так денег у него хватает.
- И что делать?
- Ничего. Есть другие платья? Скажем… мамы вашей?
Нашлись.
Этот дом был стар, он бережно хранил свои секреты и сокровища. И из очередного шкафа они выпали пыльным ворохом. Чихнула Анна, оглянулась, уставилась на свои руки и снова замерла, ими завороженная.
- Снимай, - велела я Ваське, перебирая платья.
Этот дом знавал разные времена. И когда-то он был богат, а потому и на наряды хозяйка не скупилась. Скользкий шелк, настоящий, индийский, которому годы – не помеха. Парча. И простенький с виду ситец, впрочем, украшенный шитьем и перламутровыми пуговицами.
- Это, - я вытаскиваю из общей кучи платье ярко-красного, что ягоды калины, цвета. – Красный – цвет радости…
Радостью горели глаза Васьки.
Сколько он их держит… и Молчун вспоминается, который все же пытался вырваться из липкого плена чужого разума. Но воздействие ведь разным бывает.
И Молчуна просто ломали.
Как ломали и Анну, превратив в живую куклу. Стирали память раз за разом, прятали в этом доме-клетке, выпуская лишь на рынок, в иллюзию настоящей жизни. Да и то… как вообще решился выпускать?
Или…
Кому-то надо было показываться. Поначалу Анну сопровождали, создавали для всех определенный образ, который и отпугивал, и не вызывал желания узнать больше. И постепенно привыкли все. Затем, конечно, болезнь взяла свое, а нарушать заведенный порядок гребаный менталист не рискнул. Разум – хрупкая штука. И когда он на грани, любая мелочь может его разрушить.
Я ведь пыталась разобраться.
Тогда, после Дальнего.
- Красное…
- Красный – цвет радости.
И еще крови, которая обязательно прольется.
Я присела на колени перед Анной, попыталась поймать взгляд её. Ускользал.
- Аннушка, - я погладила её по руке. – Надо платьице сменить. Беленькое вымазалось.
- Да?
- Да…
Это было красивым. Пусть ныне подобные фасоны и не в моде, но все одно. Из переливчатой тафты, строгого прямого крою, оно село на Анну, как будто для нее и шилось.
- Видишь, - говорю Ваське.
Он хмурится. Недоволен.
- А белое потом наденете… если решите в церковь пойти. Да и сам подумай, как ей в этом, длинном, и по лесу. Нам же по лесу придется?
- Ага, - он платье погладил. – Вот… он тоже говорит, что я пустоголовый и не думаю. Но я ж как лучше хотел! Чтобы праздник! Чтобы нарядно!
- Праздник, - подтвердила я. – Еще какой… идем, что ли?
И Анну за руку взяла.
Без нее эта свадьба не состоится. А мне нужно на нее попасть.
[1] Есть чудесная книга, написанная викторианской домохозяйкой на тему того, как правильно домохозяйничать. Очень утомительное занятие на самом деле. Один из советов – иметь два комплекта наволочек, для сна, и дневные, украшенные шитьем, оборками и т.д.
[2] Вполне себе реальный факт. Волк способен самостоятельно управлять своим пищеварением. Например, волчица, желая накормить свое потомство, может съесть кусок мяса и через полчаса отрыгнуть его уже практически переваренным. А вот если нужно накормить взрослого члена семьи, например, раненого или пожилого, волк способен съесть мясо, долгое время нести его в себе, а затем по необходимости отрыгнуть — еда будет непереваренной. За это отвечает специальный фермент, который вырабатывается волчьим организмом.
[3] Кстати, еще один факт. Излишек копытных вредит лесу. Косули, олени и лоси, размножившись, начинают вытаптывать и выедать траву и молодой кустарник, молодую поросль и т.д. Процессы возобновления леса нарушаются.
Глава 46 Забереги
Глава 46 Забереги
«На высоком уровне прошел первый Московский кинофестиваль, под патронажем Её императорского Высочества Ольги. Никогда еще старая столица не видела такое множество гостей из числа великих режиссеров, известных актеров и актрис. В конкурсной программе представлены более 30 картин…» [1]
