Шрифт:
Закладка:
Он отпустил кость и позволил ей пролететь по воздуху и приземлиться на зеленое войлочное покрывало. Но кость как будто не могла решить, какая из всех сторон окажется наверху, и катилась необычайно долго.
Каждый раз он боялся, что это будет единица. Единственная цифра, которая раз и навсегда положит конец его маленькому развлечению. Но на этот раз он чувствовал себя как-то по-другому. Если выпадет единица, то он должен будет примириться с решением кости. Не то что бы он был сыт, но определенно не так голоден, как раньше.
Путешествие, которое ему предлагали совершить кости, было совершенно точно выдающимся. В нем будут взлеты и падения, разочарования и чистая эйфория. В некоторых случаях он думал, что кости ошиблись, он желал слишком многого и сразу, усложнял вещи без необходимости или был одновременно злым и несправедливым. Но теперь, оглянувшись назад, он мог видеть, как кости на самом деле превзошли его самые смелые ожидания, а также оказывались правы абсолютно каждый раз.
Семерка.
Он выдохнул. Лучше и быть не могло. Во-первых, веселье не закончилось. Во-вторых, у него была целая неделя до того, как снова наступит время.
Он достал коробку с шестигранными кубиками, выбрал один и сделал бросок, чтобы определить количество кубиков.
Тройка.
Это означало, что он должен был использовать один кубик, поэтому он взял его и бросил снова.
Двойка.
Он подошел к карте на стене, которая была расчерчена двенадцать раз по двенадцать квадратов. Вторая колонка была особенной и полной противоречий. Сверху она начиналась идиллической деревней Арильд в Северном Сконе и заканчивалась полной противоположностью в южной части Копенгагена, называемой Амагер. Если удача была в правильном настроении, то жертва или жертвы могли даже находиться в аэропорту Каструпа.
Он сделал еще один бросок.
Четверка.
Таким образом, число квадратов вниз будет определяться двумя кубиками, поэтому он достал еще один.
Единица и шестерка.
Как будто его пульс уже знал обо всем, он мог слышать, как он увеличивался в силе и темпе, когда обратил свой взгляд на карту и осознал, что область, выбранная для следующей миссии, была в середине пролива Эресунн, к северу от острова Вен.
Фабиан просунул пальцы под кожу цыпленка и осторожно оттянул ее от грудки так, что появился небольшой карман, в который он смог налить немного оливкового масла, насыпать крупной соли и свежемолотого черного перца, и аккуратными движениями вмассировать все это в мясо. Затем он воткнул кончик ножа в несколько правильно выбранных мест и вдавил в отверстия очищенные тонко нарезанные зубчики чеснока.
Было воскресенье, и он решил не мелочиться и приготовить целую жареную курицу по своему личному рецепту, который держал в секрете уже много лет. Это было его парадное блюдо, и он мог смело утверждать, что не было никого, кто мог хотя бы приблизиться к тому, чтобы приготовить курицу так, как это делал он.
Прошло четыре дня с тех пор, как он арестовал Эрика Якобсена в особняке на датской стороне пролива. Большую часть времени он проводил дома с семьей, хотя и не был полностью в состоянии пустить на самотек расследование убийства Молли Вессман, которое, если все будет идти так, как сейчас, приблизится к своему завершению в ближайшую неделю.
Якобсен без колебаний признал, что именно он является Колумбом, и это он организовал скрытое видеонаблюдение в восьмидесяти семи квартирах на всей территории Северо-Западного Сконе. Свое поведение он объяснял тем, что одно привело к другому. От чрезмерного просмотра порно до желания посмотреть, как это происходит на самом деле, чтобы в конце концов самому стать участником подобных видео.
Однако он отрицал убийство Вессман, а когда подняли тему покушения на самого Фабиана в джакузи, то он только отмахнулся, сказав, что все произошло из-за охватившей его паники, и он не имел реального намерения действительно убить его. Объяснение настолько никчемное, что оно никогда не будет принято всерьез в суде.
Кроме этого, Муландер и двое его помощников были далеки от того, чтобы закончить осмотр дома Якобсена, и все они сходились на том, что им нужно было только поискать достаточно хорошо, чтобы найти остатки обрезанной челки Вессман, следы рицина или чего-то еще, что доказывало бы причастность Эрика к убийству Молли Вессман.
Однако убийство Леннарта Андерссона так и оставалось нераскрытым. В деле не было ни одного точного следа или идентифицированных отпечатков из «Ика Макси» в Хюллинге, и по иронии судьбы, единственный человек, которого удалось опознать по отпечаткам пальцев с места преступления, был Якобсен, который закупался в магазине вместе с сыном за день до убийства.
Оставалось надеяться на Утеса, у которого шел в полном разгаре просмотр всех записей с камер наблюдения за неделю до убийства, а сам он объявил, что расскажет что-то очень интересное на завтрашнем утреннем собрании.
Если им улыбнется удача, они, возможно, окажутся не так далеки от раскрытия и этого дела. Во всяком случае, заголовки с объявлением Судного дня сменились значительно более обнадеживающими сообщениями о том, что жители Хельсингборга наконец могут выдохнуть и снова почувствовать себя в безопасности.
Кроме того, они сами получили похвалу, как от начальника Национальной полиции, так и от министра юстиции, за плодотворную работу, которая привела к аресту Якобсена и Сканоса.
Фабиан был совершенно не готов к музыке, которая вдруг стала доноситься из динамиков, и хотя узнал и звуки струн, и мелодию, и маракасы на заднем плане, все же не мог понять, что это за композиция. Он повернулся к Соне, которая выходила из гостиной.
— Помнишь ее? — спросила она с улыбкой, и он кивнул, хотя все еще не мог идентифицировать мелодию.
— Это же «Hey Manhattan» группы «Prefab Sprout», — она разлила вино по бокалам и стала подпевать. — Разве ты не помнишь, как всегда включал именно этот альбом, когда я была немного подавлена?
Фабиан кивнул. Теперь он вспомнил. Альбом назывался «From Langley Park to Memphis», и когда он вышел, Фабиан подумал, что он немного попсовый. Но Соня любила его, и каждый раз, когда он включал его, к ней возвращалось хорошее настроение. А сейчас, оглядываясь назад, он вынужден был признать, что в нем не было ни единой плохой композиции.
Но сейчас он думал не об этом, а о том, что факт остается фактом: впервые за много лет Соня включила музыку. Обычно ее включал именно он, а она просила его сделать потише или вообще выключить. Теперь же она включила ее достаточно громко, что заставило его удивиться еще больше. А когда к тому же протянула ему бокал и подняла свой, чтобы чокнуться, он понял, что вечер начался как нельзя лучше.
Прошло всего несколько дней с того момента, как он спас Теодора от самоубийства, но даже сейчас те события над рельсами в лесу Польшескуг ощущались как все более размытое воспоминание из другой жизни. Как будто они опустились на самое дно, перевернулись и теперь, наконец, начали возвращаться к какому-то спокойствию и гармонии.
