у Бери… — Примечание П: «Парижский ресторатор» (VI, 194).

VI, 14 — И на барьер поставить их. — См. с. 97–98.

VII, 9 — Под сень черемух и акаций… — ироническая реминисценция из стихотворения Батюшкова «Беседа муз»:

Пускай и в сединах, но с бодрою душой,

Беспечен, как дитя всегда беспечных Граций,

Он некогда придет вздохнуть в сени густой

Своих черемух и акаций

(Батюшков К. П. Соч. Л., 1934, с. 169.

12 — Капусту садит, как Гораций… — Гораций (см. с. 176), удалившись после участия в гражданской войне в подаренное ему Меценатом имение, воспевал в стихах сельскую простоту жизни. «Сажать капусту» — франц. поговорка, означающая «вести сельскую жизнь». Ср.: «Отправившись «сажать капусту», по выражению первого герцога де Бирона, старый кирасир <…> хотел забыть о своем падении» (Бальзак, «Крестьяне». — Собр. соч. В 15-ти т. Т. 12. М., 1954, с. 316); первый герцог де Бирон — Шарль де Бирон (1562–1602) — маршал Франции.

VIII, 1–4 — Он был не глуп… — Создание образа умного, но безнравственного героя невозможно было бы с позиций, которыми руководствовался автор в первой главе. Под воздействием Союза Благоденствия П считал тогда, что ум и образование гарантируют и общественную прогрессивность, и высокую нравственность. Когда нравственность стала ассоциироваться с народностью, простотой и наивностью, сочетание ума и безнравственности сделалось художественно возможным, что изменило ценностные характеристики героев романа.

Показательно, что, когда, публикуя в «Сыне Отечества» послание «К Ч<аадаеву>», Греч изменил строку, посвященную Ф. Толстому, «или философа, который в прежни лета Развратом изумил четыре части света» на «глупца философа», П протестовал: «Там напечатано глупца философа, зачем глупца? стихи относятся к Американцу Толстому, который вовсе не глупец» (XIII, 32). О восприятии сочетания ума и безнравственности как парадоксального ср. в записках К. Полевого о странном человеке, шеллингианце Шелихове: Во время беседы «Шелихов вдруг воскликнул: «NN! ведь я знаю, что ты каналья, но я люблю тебя за то, что ты умен» (в кн.: Полевой Николай. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. Л., <1934>, с. 196).

11 — Онегину, осклабя взор… — Т. е. улыбнувшись (в высоком стиле, употребленном зд. иронически).

IX, 2 — Короткий вызов иль к а р т е л ь… — См. с. 96.

8 — Сказал, что он всегда готов. — Последние слова выделены автором как условная формула принятия вызова (см. с. 96).

11 — Имея дома много дел… — Условная формула отказа от продолжения разговора. Ср.: «Сожалея чрезвычайно, что многосложные занятия отнимают у меня возможность беспрерывно вникать в журнал, вами издаваемый…» (из письма Бенкендорфа к Н. Полевому в 1832 г. — «Русский архив», 1866, с. 1753); «Варравин (кланяясь и резко): Имея по должности моей многосложные занятия, прошу извинить (Уходит в кабинет)» (Сухово-Кобылин А., Дело, II, 6).

XI, 12 — И вот общественное мненье! — Примечание П: «Стих Грибоедова» (VI, 194); цитата из монолога Чацкого:

Поверили глупцы, другим передают,

Старухи вмиг тревогу бьют,

И вот общественное мненье! (IV, 10).

П отметил цитатную природу стиха, но не выделил его курсивом. Наличие или отсутствие указания на цитатность (курсива) образуют градацию выделенности чужой речи в общем контексте романа. Курсив обычно означает (кроме общей для типографской техники тех лет адекватности кавычкам) наличие в тексте ненейтральной — «чужой» — интонации, несущей некую выделенную точку зрения. В данном случае текст «от Онегина», взятый в кавычки, сменяется текстом «от автора». Грибоедовская цитата входит в последний, интонационно и идеологически в нем растворяясь: П как бы солидаризуется с Грибоедовым, опираясь на его авторитет. Поэтому он отмечает самый факт цитаты, но не выделяет ее графически.

XII, 3 — И вот сосед велеречивый… — Цитата из поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед»:

«Ни с места, — продолжал

Сосед велеречивый…»

(Поэты 1790-1810-х годов, с. 670).

Цитата не отмечена и не выделена курсивом, однако, ввиду специфической славы «Опасного соседа», конечно, фиксировалась определенным кругом читателей. Интересно, что «сосед велеречивый» в поэме В. Л. Пушкина — это Буянов. Но этот персонаж уже фигурировал в пятой главе ЕО под собственным именем. Здесь автор предпочел лишь намекнуть на возможность отождествления с ним Зарецкого.

14 — И метить в ляжку иль в висок. — Технические выражения дуэлянтов. Выходя к барьеру, дуэлянт не может точно следовать заранее разработанной программе действий, поскольку ему еще предстоит разгадать планы противника в те считанные минуты, которые отделяют начало дуэли от первого выстрела. «Висок» зд.: точная фиксация позы дуэлянта, который, ожидая выстрела, отвернул голову и закрылся пистолетом. Прицел в ноги означал желание покончить дуэль легкой раной и совершить дело чести, не покушаясь на жизнь противника. Прицел в голову означал не просто желание выполнить дуэльный ритуал, а наличие мстительного чувства и жажду смерти противника. В этом случае и другой участник дуэли вынужден был менять тактику. Так, например, в дуэли Грибоедова с Якубовичем прослеживаются следующие побуждения участников: Грибоедов заметил, что Якубович метит ему в ноги, и ответил на миролюбивый жест аналогичным — после выстрела противника, которого он своей тактикой принудил стрелять с дальнего расстояния, он не подошел к барьеру, а выстрелил с того же места. Но в промежутке между этим решением и выстрелом он взглянул на свою изуродованную руку и под влиянием вспыхнувшего гнева стал целить в голову.

Противник, метивший в ноги, особенно с дальнего расстояния, т. е. поступавший как Онегин, часто попадал в грудь. Даже исключительно опытный дуэлянт Якубович, «метя в ляжку», попал в руку. Вспомним, как направление дула пистолета Грушницкого повлияло на настроение и решение Печорина. Печорин на место дуэли «приехал в довольно миролюбивом расположении духа». Желая заставить Грушницкого публично извиниться, он предложил дуэльные условия, неизбежно подразумевавшие смертельный исход; при этом он придрался к тому, что его враги, желая его испугать и надеясь, что дело кончится розыгрышем, в лучшем случае, или безопасным для Грушницкого убийством противника — в худшем, сами назначили смертельную дистанцию — шесть шагов. Своим условием Печорин отрезал возможность для Грушницкого «проучить» его, нанеся легкую рану в ногу. «Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести; но теперь он должен был выстрелить на воздух или сделаться убийцей, или, наконец, оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности. В