Я в небе умру.

Упаду головою в закат,

но птицей взлечу на рассвете.

И смерть моя станет

такою же песней,

какою была моя жизнь.

Я в небе умру, чтоб, прощаясь со мной,

вы голову подняли выше.

Мои встречи с Евгенией Таратутой в Переделкино

Летом 1993 года, когда мы с Юрой только-только обосновались в нашем переделкинском доме, он как-то попросил меня пойти в Дом творчества и передать его книгу «Достоевский и канун XXI века» одной писательнице и «очень хорошему человеку».

– Ты ведь «Овода»[76] читала? Ну, вот теперь увидишь того, кто разыскал автора этого романа. Это Евгения Александровна Таратута. Она живет в старом корпусе, на первом этаже. Найдешь.

Больше Юра мне тогда ничего не сказал. На мой вопрос: «Она старая?» – заметил: «Да уж не молода, но многим молодым фору даст».

Евгения Александровна очень обрадовалась Юриной книжке и заметила, что не признает никаких подарков, кроме книг. Я тем не менее протянула ей небольшую коробочку с клубникой. Она взяла ее как-то неловко двумя руками, как маленькие дети берут двумя руками игрушку. И тут я заметила ее скрюченные пальцы. Невольно вздрогнула, слава богу, что не вскрикнула. Но Е. А. в ответ на мою реакцию спокойно сказала: «Не бойтесь смотреть на мои руки. Это лагерное наследство, не гнутся мои пальцы, что тут поделаешь».

– А вы что, в лагере сидели? За что? – довольно глупо спросила я.

– Пришлось и мне, как и многим, – ни за что. Впрочем, называлось это за «шпионаж». Поскольку шел 1950 год, сидеть пришлось недолго. Да и лагерь был для инвалидов, но в местах гибельных. Тундра, страшные морозы.

Больше ничего не сказала. Заговорили о делах дня. Я тогда только что вернулась из Барселоны, где выступала с лекциями. Стала рассказывать о Каталонии, и вдруг Евгения Александровна говорит:

– В лагере я знала одну прекрасную каталонку, певицу Лину Ивановну, жену Сергея Прокофьева. Я даже написала о ней.

А когда мы сдружились, Е. А. подарила мне свой рассказ. Помнится, я обещала его напечатать, да ничего у меня не вышло. Вот хочу его опубликовать здесь, с некоторыми сокращениями. Пусть с опозданием, но выполнить свое обещание.

С Евгенией Александровной всегда было очень интересно. Она рассказывала мне о своих родителях, об отце, Александре Григорьевиче Таратуте, ученике Петра Кропоткина. Он в молодости ушел в революцию, был анархо-синдикалистом. Полтора года сидел в Петропавловской крепости, потом его сослали в Тобольск, где он встретился с ее будущей мамой. Влюбился в девушку, которую увидел среди тех, кто выходил встречать этапы. Звали ее Агния Маркова. Романтичная натура, родилась на Алтае, собиралась после гимназии уйти в монастырь, но прониклась революционными идеями. Вот и вышла замуж за ссыльного и помогла ему устроить побег. Но он снова попался и снова был отправлен на каторгу в Бодайбо под Иркутск. И опять бежал, на сей раз во Францию. Там они встретились вновь. Жили в Париже, где в 1912 году у них родилась дочь Евгения. Ну а когда началась Февральская революция, семья вернулась в Россию.

Посмотрев на плоды большевистской революции, Александр Таратута бросил политику. В Черкизове под Москвой он организовал ферму на европейский лад и назвал ее «Бодрое детство». Построил школу, обеспечивал продуктами ближайший детский дом. С юмором, но не без гордости Евгения Александровна заметила: «Сгущенку, сгущенное молоко знаете? Так вот это мой отец наладил его производство, даже сам нарисовал ту голубую этикетку, которую мы до сих пор видим».

Да только недолго музыка играла. В 1934 году после убийства Кирова его арестовали и в 1937-м расстреляли. Они с мамой долго ничего не знали об отце, все пытались узнать, где он. Им врали, пока наконец не сказали: «Десять лет без права переписки». Тогда еще никто не знал, что это расстрел. Об этом сказали бывалые люди в Тобольске, куда маму и четверых детей выслали как семью репрессированного.

В рассказе сидевшей передо мной уже очень пожилой и очень больной, но удивительно живой женщины больше всего тогда меня поразил ее побег из Сибири. В 1939 году она без документов, без денег уехала из Тобольска в Москву.

– Вот уж воистину дочь своего отца! – не удержалась я. – Теперь понимаю, почему вы столько занимались народниками и доказали, что русский писатель-революционер Степняк-Кравчинский был одним из прототипов героя романа «Овод».

А Евгения Александровна спокойно и неторопливо продолжала свой рассказ.

– Приехала в Москву, жить – негде. Квартиру нашу заняли энкавэдэшники. Но погода была теплая, вот и ночевала я в скверах, на садовых скамейках, на вокзалах. Потом случилась беда – пропал голос. Ни хрипа, ни шепота… Врачи сказали: тяжелое нервное поражение голосовых связок. Пройдет, но не скоро. А пока носила с собой блокнот и писала то, что нужно было сказать…

Помогли друзья. Пришла к подруге детства Кате Цинговатовой, с которой ходили в Париже в один детский сад. Ее родители, профессиональные революционеры, бежали из России, но после революции вернулись в Москву. Отца Кати тоже арестовали, но семью почему-то не тронули.

Помогали Евгении Александровне детские писатели Кассиль, Барто, Благинина, Чуковский. Дали деньги, Агния Львовна Барто подарила платье. Предложили ночевать у них на дачах – в городских квартирах не рисковали… Обещали поговорить с Фадеевым. Ведь Александр Александрович хорошо знал Женю Таратуту. Она, еще студенткой филфака МГУ, в 1931 году проходила практику в его журнале «Красная новь».

Признаюсь, когда Е. А. начала свой рассказ о Фадееве, я несколько насторожилась. Знала, конечно, что он в молодости написал хорошую книгу «Разгром», но прочитать ее не удосужилась. «Молодую гвардию» почти принудительно проходили в школе. А в одноименном фильме мне нравилась только Любка Шевцова. Ну и конечно, знала, что Фадеев застрелился в мае 1956 года на той самой даче в Переделкино, которая была теперь видна из нашего окна. Но о предсмертном письме его узнала много позже, когда подружилась с его сыном Мишей. Да и вообще только с годами стала понимать, какие чудовищные вещи происходили в нашей литературе и в жизни писателей.

И вдруг… честный, эмоциональный рассказ о человеке, который помог Евгении Александровне в самые трудные годы.

Фадеев принял Женю Таратуту, как только вернулся в Москву из какой-то