Я так и не поняла до конца, во имя чего была его смерть, и ради каких целей. Наше похищение без нашего убийства было изначально неэффективным. Но моя смерть до поединка уже не была бы попыткой спасти осколки своей чести или чего-то еще.

Действия сэра Коэна были продиктованы желанием спасти свою жизнь, и по сути, являлись прямой изменой, в которой он сам же меня обвинял. Но иногда я думаю: что, если сэр Коэн пересмотрел свои взгляды в отношении меня после того, как я заполучила преданность его вчерашних друзей, сохранив одновременно их жизни? Возможно, он понял, что ошибался. И он похитил меня лишь для того, чтобы сказать об этом. Он попытался объяснить свои чувства в свойственной ему манере, но я не поняла их или не захотела понять. Я увидела только угрозу и среагировала на него, как на угрозу. Но, возможно, когда он говорил о ценности жизни, он имел в виду не только Анжея и Дорэна, но и самого себя?

И тогда в ту ночь я приняла неверное решение. И если я не сожалею о смерти сэра Коэна, то, может быть, в глубине души я сожалею о своем неправильном решении? Но не значит ли это, что моя скорбь по сэру Коэну все-таки существует? Или я думаю сейчас об этом только потому, что скорблю по Алексу?

Я так устала, что не могу ответить на собственные вопросы. И я не могу перестать писать, потому что желаю дойти до конца не только своей книги, но и жизни. И мне кажется сейчас, что моя книга не возрождает меня, а убивает, забирая последние остатки моей все еще живой души…

К тому времени, как я начала вставать с постели, Анжей уже вернулся к милорду, я же потихоньку возвратилась к жизни. Я выздоравливала медленно, но не потому, что рана была серьезной. Просто кинжал задел какой-то нерв, и каждое движение тела сопровождалось невыносимой и острой болью. Затянувшееся выздоровление заставило милорда ждать меня слишком долго, но к его чести он не подгонял меня. Я спокойно приходила в себя, день ото дня возвращаясь к прежней жизни и прежним занятиям.

После всех случившихся событий мы с Дэниэлем несколько раз спорили, чуть ли не до хрипоты по поводу необходимости расследования причастности воинов дворцовой стражи к моему похищению. Но я категорически возражала, упирая на то, что со смертью сэра Коэна данные люди были освобождены от своих клятв ему или от своей ответственности перед ним. Я настаивала лишь на необходимости усиления мер по обеспечению безопасности самого принца Дэниэля. И мои последующие разговоры с сэром До Ар Кином касались только этого. Я не верила в причастность Кина к похищению, и не пыталась подвергнуть свою убежденность какой-либо проверке или сомнению, потому что он был единственным, кто чувствовал свою вину за смерть сэра Коэна и за мое ранение. И для меня этого было достаточно.

Когда затягивать собственное выздоровление стало почти невозможным, и не только в связи с улучшением состояния здоровья, но и потому, что я обещала милорду не задерживаться, я стала собираться в дорогу. Меня должны были сопровождать четыре моих гвардейца, и я дала им несколько дней для завершения всех своих дел и для того, чтобы попрощаться с семьями.

Я не имела ни малейшего представления о том, когда мы вернемся, но прекрасно понимала, что могут пройти годы, прежде чем милорд отпустит меня к своему брату. Я также знала, что милорд не станет возражать против присутствия моей личной гвардии, благо она была совершенно немногочисленной. Я нуждалась в их присутствии, ибо ничто не могло повлиять на милорда более благотворно, чем гвардейцы его противника в статусе гостей. Я сама была лишена этого статуса, но надеялась, что честь милорда изменит свое ко мне отношение в лучшую сторону, зная, что за ней пристально наблюдают.

Я попрощалась с Мастером, Дэниэлем, сэром Лаэном и еще кучей народа и с тяжелым сердцем отправилась в обратный путь, закрыв очередную страницу жизни в этом мире. Мне было тяжело, потому что я так и не увиделась с Алексом. Он не приехал, а я по-прежнему не чувствовала его присутствия…

Я вернулась к милорду ранним утром, и он обрадовался мне, не скрывая своих чувств. Он обнял меня и ничуть не формально, словно очень близкого человека, и поцеловал меня в щеку, соблюдая определенные приличия, но никак не правила встречи двух официальных лиц, наделенных властью. Милорд проводил меня до моей комнаты и заверил, что решит все вопросы с устройством моих людей. Целый день так и прошел в мелких, но нужных хлопотах, и поздним вечером, добравшись до кровати, я вдруг ощутила спокойствие, словно добралась до еще одной тихой гавани, именуемой домом.

Милорд дал мне возможность передохнуть и освоиться, а через пару недель взялся за меня всерьез, стремясь в кратчайшие сроки вернуть утраченную мною физическую форму. Годы, проведенные с его отцом, а также недавнее ранение не способствовали моему «развитию», и он понял это после первого же занятия. Милорд лично «гонял» меня целых три месяца, затем сделал небольшой перерыв и вновь возобновил упражнения. Затем еще три месяца и снова перерыв. Но после него милорд с небольшой охраной покинул замок по каким-то своим делам, не сказав о причинах своей поездки.

Бесцельно слоняясь по замку, саду и близлежащим окрестностям несколько дней, я быстро взвыла от вынужденного безделья и привлекла к занятиям свою личную гвардию и несколько воинов из охраны замка. Признаюсь, с ними было намного веселее, ибо они предпочитали учить меня не классическим приемам фехтования, а «скрытым» и «подлым» ударам, несущим в себе единственную цель — победить и выжить в бою любой ценой. Они учили меня принимать оружие, как часть моего собственного тела, и чувствовать его, как продолжение самой себя. И под их влиянием я стала стремительно меняться, не понимая, что меняюсь.

Мне нравилось ощущать силу и мощь холодного клинка, легкой рапиры, боевой шпаги или тяжелого меча. Я не задумывалась над тем, что они несут в себе смерть и разрушение. Я стала сильнее и совершенно не походила на ту юную девочку, что когда-то жила в моем мире. Мои ладони огрубели, мышцы обрели силу, но я не замечала того, что меняется не только тело,