— Обеих, может, и не тронут, — вздохнула Аида. — Но вы все же набросьте для маскировки вуальку.

Майя накинула черную сеточку на шляпку, закрыла лоб и глаза.

Спустившись на первый этаж, они шмыгнули в сырую темную щель. Едва не касаясь плечами замшелых стен, спустились по ступенькам еще ниже. Проход расширился. Откуда-то сверху, словно золотая пика, полумглу пронизывал солнечный луч. Юркнули снова в узкую щель, прошли несколько ступенек и наконец оказались на мощенном известковыми плитами дворе. Ветер развевал развешанное на балконах выстиранное белье. У песочницы смеясь бегали друг за другом дети.

Аида с Майей приободрились, решив, что опасность позади.

Но вдруг откуда-то появился тот самый мужчина, что прохаживался возле гипсового льва, подскочил к Майе.

— Прошу на два слова, мадам Беркович!

Аида загородила Майю.

— Прочь с дороги! На помощь буду звать!

— Я тебя, стерва!.. — мужчина поднял правую руку с блеснувшим в ней кастетом.

Аида с размаху ударила его сумочкой по голове и выбежала на улицу. На углу возле лотка, где продавали огурцы и помидоры, увидела милиционера.

— На помощь! На помощь! — закричала она.

Милиционер не заставил себя ждать:

— Что случилось?

— Вот этот гражданин пристает к нам, угрожает.

Милиционер засвистел. Тут же будто из-под земли появились еще два милиционера. Мужчина попытался было проскользнуть между ними, чтобы смешаться в толпе. Но его крепко схватили под руки, вырвали кастет.

В отделении милиции на объяснение, составление протокола ушло больше двух часов.

Когда Майя с Аидой добрались наконец до общества терапевтов, Робочук уже шел по коридору в столовую на обед.

— Михаил Викторович! — окликнула его Майя. — Вы меня помните?

— Еще бы...

— Вот я и решилась! — твердо сказала она. — Хочу кое-что пояснить... В прошлый раз мое посещение оказалось неудачным.

— Ну что ж... Послушаем, к чему привела вас жизнь, — хмуро произнес Робочук. — Будем судить о вас с вашей позиции.

— Как бы не так! Отдайте мне прерогативу самой судить себя.

— Вон что, — Робочук открыл дверь кабинета. — Судить самое себя?.. И много и мало. Соотнесите причиненный вами вред... Прошу садиться.

Робочук позвонил в прокуратуру, суд, горздравотдел, пригласил прибыть ответственных работников. Повернулся к Майе, строго спросил:

— Ваше решение продумано?

— Я не девочка, которая меняет свои решения ежеминутно.

— Тогда пригласим еще товарищей с телевидения. — Робочук позвонил на телестудию. Попросил приехать корреспондентов записать заявление Майи Беркович на пленку.

...Когда камеры были установлены и наведены на столик, за которым сидела Майя, корреспондент телевидения сказал:

— Мы записываем заявление Майи Львовны Беркович без какой-либо подготовки, по ее желанию. Прошу начинать, Майя Львовна.

Майя откашлялась, наклонилась к микрофону.

— Я принимала клятву врача... Священный долг медика заботиться о здоровье человека, приложить все усилия, все знания для его сохранения и укрепления. Я нарушила эту клятву не со злым умыслом...

Майя говорила сдержанно, взвешивая каждое слово. Она понимала, что за этим выступлением стоит и ее дальнейшая жизнь, и репутация, и, в конце концов, все, что произойдет потом — через месяц, через год, через десятки лет.

Она все время посматривала на Аиду, сидевшую позади камеры. Прижав руки к груди, Аида шевелила губами, неслышно повторяя каждое слово, произнесенное Майей. Ее присутствие успокаивало Майю, поддерживало, придавало ей уверенности.

Ничего не утаивая, Майя рассказала о своей жизни, работе, как мелкие ее промахи были раздуты до размеров уголовных преступлений, как ее шантажировали, угрожали расправой.

Рассказала и о своем бывшем муже Иосифе Самуиловиче Берковиче, рассказала все, что было ей известно, начиная с жутких, кровавых дней гетто до покушения на жизнь одного из научных сотрудников.

— Иосиф Самуилович утверждал, что построил для меня дворец. Дом действительно выглядит как дворец. Но я не могла в нем жить... На каждой стене, на коврах, на дорогой посуде мне виделась кровь расстрелянных и повешенных, замученных и сожженных... Я знаю, что в годы войны еврейская служба порядка сгоняла за колючую проволоку моих единоверцев. Сгоняла ради того, чтобы отдельные толстосумы спасли себя и свои капиталы. Теперь они затягивают нас в свои сети... Им нужно, чтобы кто-то и сегодня убивал, вредил, распылал наше человеческое содружество. Я этого не хочу! После долгих раздумий я пришла сюда... И обращаюсь к тем, с кем росла, училась, жила долгие годы... С кем делила хлеб-соль, радость и горе...

Майя умолкла, отпила глоток воды из стакана, поданного Робочуком. Главное было сказано, и она почувствовала облегчение. Полуоборванные ею жизненные нити, связывающие людей в крепкое сообщество, снова срастались, укреплялись. Она провела рукой по лбу, стараясь припомнить, что еще очень важное, необходимое не успела сказать.

— Ага! Вот что... На первый взгляд мелочь... Стук каблуков, когда спешишь на работу... Резные листья каштанов над головой... Гипсовые львы у входа в горисполком напротив моих окон... Толкотня в трамвае и гомон Галицкого рынка... И мраморный Мицкевич... И зеленое половодье Стрийского парка... И еще... И еще... Я бы осиротела без всего этого... Да что там — не смогла бы жить... Поэтому за все, что я сделала плохого, искренне прошу у своих земляков прощения...

После выступления Майи прокурор с глубокой складкой над переносицей спросил ее:

— Скажите, ваше заявление не вынуждено? Вас никто не принуждал?

Майя грустно улыбнулась:

— Вас пригласили сюда, так сказать, в пожарном порядке. Вы оставили свои неотложные дела... На принуждение, на то, чтобы заставить меня сделать заявление, необходимо время... Не так ли? Кто-кто, а вы наверняка знали бы... Я пришла сама.

— Ваш бывший муж находится под следствием, — продолжал прокурор. — Что бы вы могли сказать по этому поводу?

— Извините за резкость, но это уже ваша работа, — с вызовом ответила Майя.

— Ваше отношение к сионистам? — поинтересовался представитель профсоюза.

Майя пожала плечами.

— Мое мировоззрение сложилось здесь, на нашей земле, в нашем обществе. По-моему, этим все сказано.

— Чем вы собираетесь заниматься? — спросил Робочук.

— Тем же, чем занимаются специалисты, которых отстраняют от работы